занятной. И даже полезной — в узко профессиональном смысле.
— Ну, а с другой стороны, — глухо бормотнул я, — ничего же ещё неизвестно. Трупа мы не видели. Вдруг отыщут? Хотя верится с трудом. Мы кто — мелочь, работяги. Как же, станет начальство ради нас бегать. Известное дело, если бы сановный чей ребенок, в лепёшку бы расшиблись, само Управление бы подключили. А для нашего брата — что при красных, что при плутократах, что сейчас, при Государе… На квартальном этом занюханном десятки нераскрытых дел висят, ему проще в архив списать, чем бегать суетиться. Да и рискованно оно, если и впрямь сатанисты. Отомстить могут. Порчу там наслать, или у него у самого ребятёнка сведут. Люди говорят, бывали случаи.
На полицию я особой надежды и не держал. А делать-то чтото нужно, не сидеть же так. Ну, помаялся я зиму да весну, а потом нашёл завязочку. В общем, дали мне один адресок. Есть, значит, дедушка такой, он умеет видеть. Говорят, он воды в чашку нальёт, пошепчет, поглядит — а потом и скажет, где искать. Врут, наверное, а всё же чем чёрт не шутит. Вот и еду в Грибаково, там тётка скажет, куда дальше. Ему, старичку этому, понятное дело, заплатить надо, ну, мы с Ленкой насобирали, да и подкалымил я смальца, в мае взял две недели за свой счёт, ездили с мужиками одному начальничку дачу строить. Ну, он прилично заплатил, не обидел. Так что с дедом хватит чем рассчитаться. Был бы лишь толк.
Мужики помолчали. Тактичные, кстати говоря, мужики — не стали ни с утешениями лезть, ни советами кормить. Да и что тут посоветуешь? Ситуация безнадёжная, даже клиническому идиоту ясно. Причём на деле всё ещё хуже, чем в моей легенде. Витя Северский из пятого отдела, чью ситуацию я спроецировал на недалёкого трудягу-радиомонтажника, всётаки не где-нибудь работает, а у нас — в Управлении. Майор. До сих пор волосы дыбом встают, едва вспомню тогдашний аврал. Подключили не только УВД, не только армию — но и с Интерполом связались, несмотря на скрип кое-каких деятелей из министерства внешних сношений. И всё как в песок ушло. Витя даже по благословению своего духовника ездил в Троепольскую лавру, к прозорливому старцу Артемию. Вернулся оттуда непривычно тихим, и никому ни слова. По уши погрузился в работу, высох весь и почернел. Противно, конечно, врать мужикам этим, но что уж тут поделаешь, работа у нас такая. Ложь, она порой бывает и святая.
— Ладно, Лёха, выпей, — нарушил молчание Никитич, протягивая мне наполненный до краёв стакан. — Чего уж там, а жидкость, она не помешает. Вот, огурчиком заешь, со своего огорода, не то, что у вас в столичных магазинах, хрен знает откуда. А у нас тут всё чистое, никаких тебе вредных производств, одна только лесопилка.
— А до Возмездия комбинат был, резину делали, — вставил своё слово Мишаня. — Вонь, знаешь, стояла отвратительная, а зимой снег вообще не поймёшь какой — то ли серый, то ли бурый…
— Дети болели, — добавил Сёма.
— В общем, что закрыли, хорошо, — подытожил Никитич. — За то Возмездию спасибо. Жизнь, конечно, Лёха, штука сложная, но порой у нас и толковые вещи делают. Чище, конечно, стало. Да и деньги, что на комбинат шли, городу пригодились. Обустроили кое-что.
— Ты, Федя, ерундишь чего-то, — хмыкнул Сёма. — Деньги на комбинат, деньги на комбинат… А что прибыль от комбината тю-тю, про это забыл? Он же, комбинат, какой-никакой, а доход давал. И насчёт обустройства, это ты загнул. Чего обустроилито? Дороги разбитые, так? Грузовики каждую осень да весну тракторами волочём, забыл? Буфет на вокзале всё не откроют, канализация течёт, мать их в левую ноздрю. Гостиницу не отремонтируют никак уже какой год, считай?
— Зато храм обновили, — чуть обиженно отозвался Никитич.
— Насчёт храма спорить не буду, действительно, покрасили. А монастырь как был в развалинах, так ведь и остался.
— Это верно, — кивнул Мишаня. — Всенародная стройка, тоже туда же. Каждое лето нагонят студентов с лопатами — и радости по это самое место. А чего они с лопатами наработают? Здесь техника нужна, материалы, а это же всё деньги, деньги…
— Храм я видел, — вклинился в разговор и я. Меня понемногу начинало развозить, всё-таки жара, да и огурец, по правде говоря, не закуска, а так, баловство, но пока что я ещё держался. — Это там, на площади, да? — махнул я рукой в сторону. — Ничего, красивый храм. Лёгкий такой, будто из воздуха.
— Нравится? — просиял Никитич. — Петропавловский наш… А я ведь там десять лет ночным сторожем отработал. Всё на моих глазах, каждую тютельку там знаю… А сейчас вот на пенсии, уже второй год. Язва, понимаешь, заела, отдыхаю вот, лечусь.
«Водкой?! — чуть было не вслух поразился я. — Какой доктор тебе такое посоветовал? Годик-другой — и паталогоанатом покажет твою печень усердным студентам в белых халатах. Впрочем, в этой глуши нет студентов. Но сие тебя не извиняет, дядя Федя!»
— Ну, я, понятно, без дела не сижу, — Никитич продолжал между тем делиться подробностями биографии. — Плотничаю помаленьку, есть тут у нас артелька. Дачники, ты понимаешь, строятся, и вообще.
— А храм, он какого века? — мне захотелось увести Никитича от плотницких мемуаров. А то разговор мог коснуться и моей шабашки, о которой я, выходит, сочинял зря. На деле-то я толком топора в руках держать не умею. Не дай Бог засвечусь.
— Да вроде семнадцатого, говорят. Хотя что там от того века осталось? Сколько же ремонтов было, переделок всяких… Его ж взрывали ещё в тридцатые, сапёры, говорят, приехали, фугасы заложили, шандарахнуло так, что стёкла за километр посыпались, а храм устоял. Купол, правда, разворотило, кирпичи, понятное дело, посыпались, перекрытия опять же… Но всё-таки устоял. Овощную базу в нём потом затеяли, да не надолго. Сгорела через год. И знаешь, — доверительно наклонился ко мне Никитич, — старики рассказывают, само заполыхало, без каких причин. Эти-то, начальство, конечно, потом на проводку валили, а проводки там и вовсе не было, и вообще — чему там гореть? Гнилой картошке? Ну, и снова церковь устояла, стены подкоптились, а так ничего. Да… А открыли её уже после войны, батюшка приехал из Заозёрска, отец Геннадий, так своими руками всё делал. Ну, потом народ, конечно, стал помогать, в общем, в шестидесятые уже такой вид был, как сейчас. Я-то помню отлично, как раз из армии тогда вернулся, погулял, как положено, потом на лесопилку тут устроился. Тогда хорошо платили на лесопилке, между прочим.
Я молча кивнул. Повело мужика, сейчас он, видимо, всю жизнь свою расскажет, впрочем, это и так было ясно. Меня гораздо больше волновало другое — не сломается ли он раньше, чем разберёмся на тему ночлега? На гостеприимство обременённых семьями Сёмы и Мишани я, понятное дело, не расчитывал.
А вечер меж тем тихо брал своё. Жара вроде бы и не схлынула, но солнце уже зацепило краем изломанную линию горизонта, прозрачнее стал воздух, удлинились чёрно-сизые тени, а в кустах то и дело слышились какие-то деловитые, явно животного происхождения, шорохи. Или это у меня от выпитого?
Никитич всё болтал и болтал, а я, не вслушиваясь в его басовитый говорок, сидел, прислонясь к своей объёмистой сумке. Надо было, конечно, порыться в ней, внести свой вклад в общий стол, но кроме двух варёных яиц, короткой палки колбасы, да начинающего подсыхать батона у меня ничего не имелось. Да и колбаса была припасом стратегическим, я надеялся на здешние магазины. Тётя Варя писала, чтобы никаких продуктов я не брал, там у них с дедом Владимиром классическое натуральное хозяйство. Как бы они по случаю моего приезда, не дожидаясь осени, поросёнка не вздумали резать. Ведь мне же резать и придётся, а я этого не люблю. Но кому ещё? Дед старый, слабый, приглашать соседского мужика — позориться… Ладно, справлюсь как-нибудь.
Зато порадую старушку платком. Индийское производство, в их глухомани такого, наверное, ещё с плутократических времён не видали, да и у нас, хоть и в Столице, а тоже пять талонов на отдел, мне ещё повезло — вытянул. Что же касается деда, я вёз ему набор курительных трубок. Не высший свет, конечно, но будет доволен. Не всё же ему самокрутки палить. Мне, правда, нелегко уловить разницу, курить так и не пробовал никогда, в интернате на меня косились как на придурочного. Но так уж Господь дал.
Однако! Окружающий мир понемногу начинал крутиться вокруг невидимой оси, лёгкие волны тепла пробегали по моему лбу, предметы теряли отчётливость. Если и дальше так пойдёт, как бы не сломаться до дяди Феди. Он-то, по всему видать, боец опытный, со мной не сравнить. Тем более, что по правде я совсем даже и не боец. Не принимает организм — и всё тут. Ребята наши — те сперва хмыкали да подначивали, а после смирились с такой странностью.
— Вот, я и говорю, — продолжал благодушно Никитич, — ты, Людка, уже двоих сорванцов соорудила, а всё как маленькая. Ну почему я должен об ней хлопотать? У тебя, доча, мужик вроде как имеется? Вот
