укрытий, и жизнь продолжалась.
В одном из домиков, двор которого выходил на озеро, поселились летчики и механики, а на льду озера, впритык к дому, поставили три замаскированных самолета «У-2».
То было звено, которому поручили поддерживать связь с партизанской бригадой в глубоком тылу врага.
Для этого нужно было перелетать линию фронта и спускаться на тайных, всякий раз меняющих место, посадочных площадках за двести километров от линии фронта.
Вылетать можно было только в темные, безлунные ночи. Часто, взлетев, возвращались – мешали осветительные ракеты, прожектора, зенитный огонь.
В первый же месяц один самолет подбили, и смертельно раненный летчик едва дотянул до своих.
Пришел новый самолет, прибыл новый летчик.
В доме хранились медикаменты, боеприпасы, продовольствие, которым загружались идущие к партизанам самолеты.
Впрочем, прорваться через линию фронта удавалось нечасто. По много дней летчики ждали возможности поднять машину. Командовал звеном лейтенант Миллер.
Александр Августович Миллер происходил из немцев Поволжья, был членом партии, отличнейшим летчиком и безгранично храбрым человеком.
И потому, когда пришел приказ об его откомандировании и отправке в Тюмень, в сибирский тыл, и сам Саша Миллер, и все летчики звена приняли это как величайшую несправедливость.
Саша Миллер подпадал под приказ о снятии с фронта всех военнослужащих немецкого происхождения.
Еще пять дней тому здесь, в этом же домике, обмывался его орден Красной Звезды.
Горькой была незаслуженная обида для человека, выросшего в советской семье, сына погибшего в гражданскую войну красногвардейца, воспитанного комсомолом и школой.
С первого дня войны Саша воевал, выполнял ответственнейшие задания командования, и вот уже три месяца держал связь с партизанами, совершая отчаянные прыжки через линию фронта в тыл врага.
Теперь ребятам приходилось прощаться с любимым командиром, уезжающим в какую-то далекую Тюмень.
Много было выпито водки, много сказано хороших слов о Саше, и теперь, перед отправкой, летчики обнимали его, а Саша по-детски плакал, стирая кулаками слезы со скул.
Отворилась дверь, и в столовую вошел молоденький, розовощекий лейтенант в новом белом полушубке, перекрещенном портупеей, с кобурой на боку.
Он остановился, пораженный странным зрелищем обнимающихся и плачущих летчиков.
– Лейтенант Лапкин, – представился он высоким, ломающимся голосом, – пакет из штаба фронта.
Лейтенант протянул конверт Миллеру, угадав в нем старшего.
Миллер хрипло откашлялся, протянул руку за пакетом. Вынул бумагу, развернул, прочел.
– Это теперь не ко мне. Командир звена – старший сержант Амираджиби.
Саша передал документ юноше с черными-пречерными густыми бровями и девичьей талией, до предела стянутой ремнем.
Документ был предписанием доставить инструктора седьмого отдела штаба Северо-Западного фронта лейтенанта Лапкина С. Г., а также материалы, которые он везет с собой, в расположение партизанской бригады.
Материалы были листовками на немецком языке, адресованными гитлеровским солдатам.
К вечеру пришел «виллис» из Валдая, из штаба фронта, и Саша Миллер уехал.
Лапкин остался у летчиков в ожидании отправки к партизанам.
Морозным оказался февраль сорок второго в тех краях. В холодные безоблачные ночи, когда ярко светила луна, о вылете нечего было и думать.
Дни оставались совершенно свободными. Летчики и механики большей частью сидели дома, читая, слушая радио или забивая козла.
Лейтенант Лапкин понравился летчикам, и они охотно приняли его в свой круг.
Механик Кустов, раздавая вечером карты, сказал:
– Парень вроде бы из нашей колоды.
Краснощекий лейтенант в новенькой форме понравился всем. Ребята подшучивали над тем, как он пощипывает едва пробившиеся усики, чтоб скорее росли, стараясь придать себе внушительный вид.
Впрочем, срывающийся на фальцет мальчишеский голос и безнадежно розовые щеки все равно выдавали его «щенячество».
Оставшись однажды с Амираджиби наедине, Лапкин разоткровенничался, сказал, что война до сих пор была для него только сидением за письменным столом в седьмом отделе штаба фронта и переводом на немецкий и с немецкого различных документов. Признался Лапкин и в том, что из своего боевого «TT» стрелял только однажды просто так – в воздух.
– Ну, а как насчет девочек? – спросил, подмигнув, Амираджиби.
Лапкин залился краской и срывающимся на фальцет голосом ответил:
