ножка не могла принадлежать суровому ангелу-воителю.
Кем бы ни было это создание, оно только что спасло художнику жизнь.
– Мсье Дежан! – зазвенел сверху знакомый голос. – Стыдитесь. Быть может, я вам этого не прощу.
Анжелюс нашел в себе силы поднять глаза. Но и тогда поверил не сразу.
Орфелина – странное имя…
Он никогда не видел ее лица. И сейчас оно пряталось под призрачно-бледной венецианской маской «вольто». У девы уже не было кольца-серьги, розы в черных волосах и гротескно пышной юбки. На незнакомке белело трико, смахивающее на цирковую униформу акробата: эластичную ткань покрывали узоры в виде роз ветров и золотистых, хитро улыбающихся лун. На груди тускнело несколько большее размером полнощекое солнце, обрамленное волнистыми лезвиями лучей. Голову незнакомки венчал маленький, словно кукольный, белоснежный цилиндр. Он был игриво сдвинут набок и, видимо, приколот к волосам булавками. Голос как-то особенно органично подходил к этой тонкой фигуре, к задорно искрящимся зеленым фонарикам глаз. Взгляд ангела накрыл его сверху, словно пролился жгучим воском рождественской свечи, обволок, обездвижил, подавил инстинктивный порыв к сопротивлению.
Осознав свое унизительное положение, Анж отчаялся. И почти возненавидел деву за то, что она застала его… Ведь стоило броситься в воду всего на мгновение раньше! Но теперь обжигающее чувство позора окончательно раздавило художника, лишая мужества шагнуть через перила и утопиться на ее глазах.
– Мсье заставляет даму повторять дважды.
Ей нужен ответ, подумал Дежан.
– Прошу прощения, – почти прошептал он. – Я вовсе не хотел испугать вас.
– Я не боюсь мертвецов! – твердо ответила девушка.
Художник задохнулся от неожиданности: она издевается. На мгновение Анжелюс почувствовал слабость в теле, будто бы оно разом очистилось от всех чувств и переживаний. Потом опустошенную оболочку плоти захлестнула ледяная, болезненная ярость.
– Вы ведете себя так, словно я вам чем-то обязан. Могу разочаровать: ничего подобного не испытываю. К тому же, мадемуазель, не знаю, кто вы, и далек от мысли набиваться вам в друзья.
Неожиданно девушка оступилась на перилах, но ее тело с привычной ловкостью вернуло равновесие. Незнакомка обратила бледную маску к такой же побледневшей под утро луне и крест-накрест обхватила руками свои тонкие плечи. Глаза ее необычно блеснули – наверное, в них отразился первый солнечный луч.
– Очень жаль, Анжелюс, – голос девушки задрожал. – Ты не узнал меня.
– Вы – танцовщица из «Кролика», – холодно отметил он.
Неуловимым движением, без видимых усилий, она плавно соскользнула с перил и замерла перед художником. Вот так – только что была там, и вдруг уже придвинулась вплотную – глаза в глаза. От маски повеяло легким запахом фиалки. Веки девушки дрогнули; она зажмурилась и резко запрокинула голову. Анжелюс увидел, как из-под маски к вискам покатились слезы.
– Ты жесток, Анжелюс.
– А вы?!
– Ты не мертвец, – эхом отозвалась она. – Ты жив. И я рядом.
– Рядом? Зачем? – Вопрос показался крайне нелепым. Анж ощутил, как горячей волной накатывает неожиданное счастье…
Опомнись, одернул себя художник. Разве ты уверен, что пришел вчера в «Резвый Кролик» не ради надежды увидеть ее? А дуэль с Моди была из-за уязвленного самолюбия, не больше?!
Нет, нет!..
– Глупец! – прошептала она. – Неужели не помнишь?.. Едва повзрослев, сколько раз ты видел во сне тот единственный образ и просыпался разочарованный, что это не наяву? И боялся раскрыть глаза, чтобы из памяти не ускользнуло вдохновившее тебя лицо. Во сне ты помнил заветное имя, но утром стонал, вспоминая среди множества женских имен единственное, выброшенное изменчивой памятью. Так ли призрачны были руки, что касались твоего лица? Правда ли, что ты можешь отличить то прикосновение от других? Прошу, закрой глаза…
Дежан задохнулся от изумления.
– Кто тебе рассказал?! Я говорю во сне?
– Ты одинок, – печальный голос девушки успокаивал. – И порой действительно говоришь, но так тихо, что тебя никто не слышит. Твоя душа ревностно хранит тайну. Во сне художники думают, как смешать краплак с белилами и сколько добавить кадмия, чтобы передать на холсте правдивый оттенок кожи…
– Откуда ты знаешь? – повторил Дежан.
– Закрой глаза! – снова попросила она.
Внезапно ему стало страшно: а вдруг, когда веки разомкнутся, Орфелина исчезнет и он окажется у себя в мастерской – лишившийся друзей, всеми отвергнутый, презираемый? Сколько он позволит себе прожить на этом свете? Следует ли продлевать муку?!
– Ты боишься, Дежан, – поняла она и снова быстро заговорила, словно в страхе услышать отказ. – Но ведь это игра, всего лишь игра, как в детстве.
– Обещай мне: когда я открою глаза, ты… снимешь маску.
– Без колебаний! – словно в ответ собственным мыслям, кивнула она. – Я согласна.
Анжелюс послушно зажмурился – крепко, до алых молний в глазах.
…и нахлынуло…
Глава 1. Хмельные ядра той-той
В жаркий полдень 22 июля 1914 года Фредерик Жерар, более известный как папаша Фредэ, хозяин кабаре «Резвый Кролик», возвращался с рынка на улице Абесс. Тележка, которую тащила на Монмартрский Холм священная ослица Лулу, была заполнена капустными кочанами, связками лука, пучками петрушки и корзинами со свежей рыбой. Папаша Фредэ, с любопытством озираясь по сторонам, бодро вышагивал рядом.
Недавний дождик освежил мостовую, и теперь от нее поднимался тонкий аромат влажного камня – такой стойкий запах, который не в силах перебить даже разносящийся из окон густой дух вареного мяса, аниса и чеснока. Аромат небесной влаги всегда существует отдельно, не смешивается ни с чем и, главное, бывает только здесь, на полпути к вершине Монмартра. Папаша Фредэ полной грудью втягивал пряный воздух и счастливо улыбался в бороду.
Париж впадал в предвоенную дрожь, что, впрочем, не мешало его обитателям иногда быть веселыми без причины. Фредэ обладал чутьем опытного торговца, а потому был уверен, что паника начнется уже скоро. А в этот период короткого затишья он успеет без особой спешки приобрести всё необходимое. У торговых прилавков папаша без удивления замечал многочисленных стариков – тех, кто помнил не понаслышке версальские штыки в мае 1871-го и знал, что запасливость в тяжелые времена – единственный способ выжить. Пожалуй, если не считать бегства.
Молодежь, которой деды с большей охотой рассказывали о Крымской войне, нежели о Коммуне и сожженном, полувымершем от голода Париже, сейчас жила полнокровно и весело. Парни и девушки влюблялись, расставались, дебатировали в кабачках о политике и искусстве. Здесь неизменно ругали немцев, чьи воинственные настроения не были секретом и вс`е сильнее раздувались в склонной к преувеличениям прессе. Молодых вовсе не заботило выживание. Скорее наоборот, их фантазию тешил воображаемый грохот французских сапог в Сан-Суси и на Александер-плац.
Солнце, столь благосклонное к Иль-де-Франс, особенно любило Париж, а в Париже – Холм Монмартр, увенчанный короной недавно построенной и пока еще не освященной базилики Сакре-Кёр. Святое Сердце было белоснежным и четко отпечатывалось на фоне ярко-синего неба. Жителям Холма поначалу было сложно привыкнуть к новшеству: от столь контрастного и великолепного зрелища зачастую невыносимо слезились глаза. Террасу с лестницей у подножия храма окутывала зеленая поросль, которая отсюда растекалась водопадами по всему Холму. Из зелени выглядывали длинные черепичные крыши с россыпью печных труб. Солнечные лучи покрывали узорчатой тенью алые, желтые, синие ставни домов и нарядно раскрашенные стены, причем каждый этаж в одном и том же доме отличался собственным неповторимым оттенком.
