на его деспотическое стремление во что бы то ни стало перестроить весь прежний порядок жизни по своему, что он, наконец, принужден был совсем выехать из села и снова направился в Москву. Тогда Стефан Вонифатьевич, поощряя его в ревностном служении благочестию, сделал его протопопом в Юрьевце- Повольском. Но и здесь он прожил не более восьми недель. Возмущенные его обличениями, его суровою расправою с местным духовенством, которое было подчинено ему, как протопопу, его нетактичным, назойливым вмешательством в их частную жизнь, жители города, собравшись более чем тысячною толпою, сильно избили ревнителя и даже совсем хотели убить его. Сам Аввакум об этом прискорбном случай рассказывает следующее: «диавол научил попов и мужиков и баб, — пришли к патриархову приказу, где я дела духовные делал, и, вытаща меня, из приказа собранием, —ч еловек с тысящу или с полторы их было, — среди улицы били батажьем и топ тали; а бабы были с рычагами. Грех ради моих, замертво убили и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежал, и, ухватя меня, на лошади умчали меня в мой дворишко; и пушкарей воевода около двора поставил. Людие же ко двору приступают, и по граду молва велика. Наипаче же попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: убить вора, бл...а сына, да и тело собакам в ров кинем! Аз же, отдохня, в трети день ночью, покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве». Здесь он явился к Стефану Вонифатьевичу, но тот, раз сказывает Аввакум, «на меня учинился печален: на что-де церковь соборную покинул? Опять мне горе! Царь пришел к духовнику благословитца ночью; меня увидел тут; опять кручина: на что де город покинул?» Но Аввакум однако уже не возвращался более в Юрьевец, а остался жить в Москве. Он, как безместный протопоп, пристроился здесь, благодаря Неронову, к Казанскому собору, где и заменял Неронова, когда тот отсутствовал, в служении, а также читал народу поучения. Члены причта Казанского собора не признавали Аввакума равноправным им членом собора, а только временным заместителем Неронова, так что, и живя в Москве, Аввакум титуловался юрьевским протопопом. Когда Неронов был сослан, причт Казанского собора не допускал Аввакума служить в своем соборов, когда он захочет, чем Аввакум был очень обижен и перенес свое служение из собора сначала в одну приходскую церковь, а потом в сушило, бывшее при доме Неронова. Очевидно, тогдашнее положение Аввакума в Москве было очень неопределенно и не из видных, — он был только провинциальный, безместный протопоп, сравнительно еще молодой и большинству совсем неизвестный. Последнее обстоятельство Аввакум решился поправить, завязав знакомства с знатными и богатыми домами. Чрез Стефана он делается известен самому царю и всей царской семье, чрез него же и, вероятно, чрез Неронова, он хорошо познакомился с Ртищевым и с другими знатными, богатыми и влиятельными вельможами и их семьями, и сделался вхож в их дома. По этому поводу он сам откровенно говорить о себе: «любил протопоп со славными знаться». Аввакум переселился в Москву только в 1651 году, т. е. незадолго до смерти патриарха Иосифа и, понятно, уже по самой краткости времени своего пребывания в Москве, до вступления на патриарший престол Никона, не мог быть особенно заметною и влиятельною фигурою в среде московского кружка ревнителей благочестия, тем более, что тогда такие видные лица, как Стефан и Неронов, совсем заслоняли его собою. К тому же, из рассказа самого Аввакума, мы знаем, что оставление им Юрьевца и неожиданное его появление в Москве, было неприятно и царю и Стефану Вонифатьевичу. Очевидно, при указанных условиях, Аввакум мог выступать в московском кружке ревнителей только во второстепенных ролях, как верный, преданный под ручник и ученик Стефана и Неронова, действующий во всем по их указаниям. Так смотрел на свое тогдашнее положение в Москве и сам Аввакум и так он тогда действовал. После смерти Иосифа, он, наравне с другими, участвует в выборе нового патриарха, но в этом случае, он только идет за другими. Захотели эти другие бить челом государю, чтобы в патриархи был избран Стефан Вонифатьевич, — с ними соглашается и Аввакум. Когда Стефан отклонил свою кандидатуру в патриархи и указал ревнителям на Никона, те подали челобитную царю о Никоне, и Аввакум беспрекословно подписался и под этой челобитной, тем более, что он, как человек новый в Москве, вероятно тогда совсем не .знал Никона, как хорошо не знал его и тогда, когда тот сделался патриархом, ибо при Никоне патриархе Аввакум жил в Москве вдали от патриарха и только год .с неболыним, а потом был отправлен в ссылку—в Сибирь и никогда Никона уже более не видал. Правда, Аввакум впоследствии уверял своих последователей, что он будто бы хорошо знал Никона еще на своей родине, которая была только в пятнадцати верстах от родины Никона, и что он хорошо высмотрел и изучил его, когда жил в Москве. «Я, говорит он, ведь тут (т. е. Москве) тогда был, все ведаю... Я ево (Никона) высмотрел сукинова сына до мору тово еще, — великий обманщик, бл... сын!» Но на самом деле Аввакумовский Никон, совершенно не тот, кем был Никон в исторической действительности, о чем скажем ниже.
Настоящая репутация и громкая слава Аввакума, как стойкого и горячего поборника за старое русское благочестие, за старые до никоновские русские церковные книги, за всю русскую святую старину, впервые создалась и твердо упрочилась только в Сибири, куда он был сослан Никоном. Десять лет Аввакум пробыл в Сибири с своею женою и малолетними детьми, и терпел здесь самые жестокие, почти невероятные лишения: холод, голод, все невзгоды сурового климата, переходы в сотни верст по пустынным, совершенно бездорожным и почти непроходимым местам, причем ему и жене, голодным и холодным, нередко приходилось брести пешком до полного истощение, до потери всех сил. В то же время ему приходилось терпеть всевозможные притеснение, издевательства, побои и истязание со стороны начальника отряда, — жестокого, часто совсем бесчеловечного, несправедливого и своекорыстного Пашкова, который при всяком удобном и неудобном случае постоянно мучил протопопа, не хотевшего, впрочем, никогда и ни в чем уступить своему мучителю, но всегда резко и неукоснительно обличавшего его за его неправды и жестокость. Не раз Аввакуму прямо вглаза смотрела сама смерть, но он с удивительным терпением и выносливостию все переносил, и остался не только жив, но и здоров.
Сам Аввакум описывает, свои сибирские подвиги и злострадания в живых, ярких картинах, и эти его описание и сейчас читаются с захватывающим интересом. «Егда приехали на Шаманьской порог, рассказывает например Аввакум, навстрчу приплыли люди иные к нам, а с ними две вдовы, — одна лить в 60-т, а другая и больши: пловут пострищись в монастырь. А он, Пашков, стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: по правилам неподобает таких замуж давать! И чем бы ему послушав меня, и вдов отпустить: а он вздумал мучить меня, осердясь. На другом, Долгом, пороге стал меня из дощеника выбивать: для-де тебя дошеник худо идет! еретик-де ты! поди-де по горам, а с казаками не ходи! О, горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя; утес каменный, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змии великия, в них же витают гуси и птицы, —перие красное, вороны черные и галки серые; в тех же горах орлы и соколы, и кречаты, и курята индейския, и бабы, и лебеди, и иные дикие, — многое множество,—птицы разные. На тех же горах гуляют звери многия дикия: козы и олени, и зубры, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие, — воочию на шею; а взять нельзя! На те горы выбивать меня Пашков стал, со зверьми, и со змиеми и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал. Сице начало: человече! убойся Бога, сидящаго на херувимех и призирающа в бездны, Его же трепещут небесные силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь, — и прочая там многонько писано. И послал к нему. А се бегут человек с пятьдесять: взяли мой дощеник и помчали к нему, — версты три от него стоял. Я казакам каши наварил, да кормлю их; и они, бедные, и едяти дрожат, а иные плачут, глядя на меня, жалеют по мне. Привели дощеник; взяли меня палачи, привели пред него: он со шпагою стоить и дрожит. Начал мне говорить: поп ли, или распоп? И аз отвещал: аз есмь Аввакум протопоп; говори, что тебе дело до меня? Он же рыкнул, яко дивий зверь, и дарил меня по щеке, таже по другой, и паки в голову, и сбил меня с ног и, чекан ухватя, лежачаго по спин ударил трижды и, разволокши, по той же спине (дал) семдесят два удара кнутом. А я говорю: Господи, Icyce Христе, Сыне Божий, помогай мне! Да тоже беспрестанно говорю. Так горько ему, что не говорю: пощади! Ко всякому удару молитву говорил. Да посреди побои вскричал я к нему: полно бить — того! Так он велел перестать. II я промолвил ему: за что ты меня бьешь? ведаешь-ли? И он велел паки бить по бокам, и отпустили. Я задрожал, да и упал. И он велел меня в казенной дощеник оттащить: сковали руки и ноги, и на беть (поперечная скрепа барок) кинули. Осень была: дождь на меня шел всю ночь, под капелию лежал». И далее Аввакум рассказывает: «привезли в Брацкой острог, и в тюрму кинули, соломки дали. И сидел до Филипова поста в студеной башне; там зима в т поры живет, да. Бог грел и без платья! Что собачка в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было: я их скуфьей бил, — и батошка недадут дурачки! Все на брюх лежал: спина гнила. Блох да вшей было много». Или, например, Аввакум рассказывает: «доехали до Иргеня озера: волок тут, — стали зимою волочитца. Моих работников отнял (Пашков); а иным у меня нанятца не велит. А дети маленьки были; едаков много, а работать некому:
