Политическая биография Сталина

подтвердить, ни опровергнуть слова Сталина сейчас нет никакой возможности. Да, собственно, не столь уж важны сами детали их заочного знакомства. Они имели определенный смысл в 20-х годах, в период ожесточенной внутрипартийной борьбы, когда апелляция к авторитету Ленина и демонстрация реальной или мнимой близости к нему приобретали подчас серьезное значение в качестве аргумента в этой внутрипартийной борьбе. Для объективной же оценки становления Сталина как политического деятеля данный эпизод имеет скорее иллюстративный, нежели принципиальный характер. К тому же, нет никаких убедительных мотиваций ставить под сомнение факт переписки между Лениным и Сталиным в тот период.

С моей точки зрения, принципиальное значение имели не те или иные детали и обстоятельства их вступления в личный контакт, тем более что они затерялись в потоке времени. Важно иное — понимание и объективная оценка той роли, которую сыграл Ленин в политическом становлении Сталина, в превращении его в последовательного сторонника большевизма, что, разумеется, включало в себя признание не только теоретических основ большевизма, но и целостной политической философии, методов реализации поставленных целей, словом, всего того, что можно было бы определить как систему ценностей ленинизма.

И если мы под этим углом зрения обратимся к данной теме, то придем к совершенно определенному, не допускающему никаких сомнений заключению: Сталин с самого начала видел в Ленине образец революционного борца нового типа, человека, готового к решительной и бескомпромиссной схватке с режимом, того, кто, не отказываясь от оружия критики, все же предпочитает критику оружием. Всему складу ума и психологического облика Сталина импонировали именно такие черты. Добавим к этому его восхищение и почти преклонение перед Лениным как теоретиком, труды которого играли роль компаса для определения политического курса новой рождавшейся партии.

В подтверждении сказанного сошлемся на письмо, написанное Кобой из Кутаиса, найденное среди материалов переписки Ленина и Крупской (жена Ленина занималась поддержанием связей и перепиской с партийным подпольем) с большевистскими организациями России. Датируется письмо сентябрем — октябрем 1904 года. В нем Коба пишет: «Человек, стоящий на нашей позиции, должен говорить голосом твердым и непреклонным. В этом отношении Ленин — настоящий горный орел… Заключение (практический вывод) отсюда таково: возвысим пролетариат до сознания истинных классовых интересов, до сознания социалистического идеала, а не то чтобы разменять этот идеал на мелочи или приспособить к стихийному движению. Ленин установил теоретический базис, на котором и строится этот практический вывод. Стоит только принять эту теоретическую предпосылку, и никакой оппортунизм не подступит к тебе близко. В этом значение ленинской идеи. Называю её ленинской, потому что никто в русской литературе не высказывал её с такой ясностью, как Ленин.»[257]

Но вернемся к предмету нашего изложения. В ссылке Коба с самого начала не собирался отбывать свой срок. Этот вид наказания не был сопряжен с чрезмерной опекой со стороны жандармских властей. Да и вся обстановка в стране в это время характеризовалась подспудным ростом социальной напряженности, что непосредственно стимулировало развитие революционных выступлений. Россия стояла на пороге войны с Японией, которая со всей очевидностью обнажила коренные пороки правящего в стране режима. Явные признаки приближавшейся революционной бури, конечно, ощущались и молодым Иосифом. Обретенный им к тому времени опыт подпольной деятельности, навыки конспирации, к которой он проявлял особую склонность, давали ему основание надеяться на успешное осуществление побега из места ссылки. Как вполне авторитетно свидетельствует Троцкий (на счету которого тоже имеется побег из Сибири): «К началу 1904 года ссылка успела окончательно превратиться в решето. Бежать было, в большинстве случаев, не трудно: во всех губерниях существовали свои тайные «центры», фальшивые паспорта, деньги, адреса. Коба оставался в селе Новая Уда не больше месяца, т. е. ровно столько, сколько нужно было, чтобы осмотреться, найти необходимые связи и выработать план действий.»[258]

Действительно, Сталин пробыл в ссылке чуть больше месяца с 27 ноября 1903 по 5 января 1904 года. Это согласно официальной хронике. Некоторые мемуаристы, в частности, будущий тесть Сталина С. Аллилуев в своих воспоминаниях приводит следующие подробности его побега: «Пробыв всего несколько дней в ссылке, он пытался бежать, но у него не было тёплой одежды. Сосо в дороге обморозил лицо и уши и вынужден был прервать побег. Но мысль о побеге не покидала его. Пятого января побег был осуществлён.»[259]

5. Снова на Кавказе

Путь его лежал на Кавказ. Да и трудно себе представить, чтобы он, не обладая необходимыми связями и личными знакомствами с подпольщиками в Петербурге и в Москве, рискнул бы отправиться в одну из двух столиц. Этот момент, на котором некоторые биографы Сталина акцентируют свое внимание, стремясь таким способом подчеркнуть провинциальный масштаб революционной деятельности Кобы в тот период, на мой взгляд, не заслуживает особого внимания. Реальная и объективная оценка его деятельности к моменту побега из ссылки не позволяет причислить его к партийным функционерам (выражаясь современным стилем) общероссийского масштаба. Но это обстоятельство не может служить оправданием для всяческих обвинений его в политическом провинциализме. Активная деятельность в рамках Кавказа не может и не должна противопоставляться более масштабной революционной работе в общероссийских рамках. Собственно, это был период созревания, обретения необходимого опыта, без которого и работа в центре также была бы немыслима.

В чисто психологическом плане, для более глубокого понимания личности Сталина и всего хода его эволюции в дальнейшем как деятеля общероссийского, а потом и мирового масштаба, несомненный интерес представляет и вопрос о том, что первая ссылка в Сибирь, во время которой он впервые попал в собственно Россию, вышел за пределы своего привычного кавказского круга, во всей своей наглядности раскрыла перед ним всю необъятность страны. Можно по-разному называть это ощущение, но оно не могло не оказать сильного воздействия на молодого революционера, И, видимо, со времен первой ссылки у Сталина появилось, а затем и окончательно сформировалось чувство собственной сопричастности к судьбам России. На этот счет нет никаких исторических подтверждений. Однако, мне представляется, что этот чисто психологический фактор, сыгравший в дальнейшем столь существенную роль в его биографии, возник именно в период его пребывания в ссылке.

Однако, видимо, не только чувство революционного долга, или назовем его жаждой подпольной деятельности, звало его к себе на родину. Есть основания предполагать, что немалую роль сыграли и обстоятельства личного свойства. Примерно в это время или несколько позднее он через своих товарищей по революционной деятельности познакомился с Екатериной Сванидзе, ставшей впоследствии его первой женой. Вот что об этом пишет автор наиболее полного жизнеописания Сталина Р. Такер. Он специально оговаривается, что подробных сведений относительно первого брака Иосифа в распоряжении историков нет, поэтому приходится опираться в основном только на воспоминания И. Иремашвили. Со своей будущей женой Иосиф познакомился, очевидно, через ее брата Александра, который учился вместе с ним в Тифлисской семинарии и был участником одного из революционных кружков, руководимых Сосо. Хотя Иремашвили утверждает, что бракосочетание состоялось в 1903 г., оно произошло гораздо позже.

Упоминавшийся уже Р. Макнил в своей книге пишет, что они поженились в 1905 году. Иосиф обвенчался с ней в церкви. Последнее было сделано, чтобы угодить его матери, отличавшейся, как уже было отмечено выше, особым чувством религиозности. Ограничиться так называемым гражданским браком — значило бы проложить непроходимую пропасть между матерью и сыном. Сама Екатерина Сванидзе родилась в 1882 году в семье, члены которой стали впоследствии довольно видными и активными участниками революционного движения[260]. Ее отец — Семен Сванидзе работал на железной дороге и был социал-демократом. Сама она была далека от революционных идей своего отца и брата, ее интересовали лишь семейные дела. В этом смысле она являла собой пример типичной грузинской женщины того времени.

Приведенные выше свидетельства Р. Макнила в действительности не соответствуют фактам.