Политическая биография Сталина. Том 2

индивидуального террора. Надо признать, что на месте Сталина любой другой политический и государственный деятель должен был учитывать возможность организации покушения на его жизнь.

А если все это помножить на общепризнанную подозрительность Сталина, его имманентное чувство недоверия к людям, то не приходится удивляться, что этот момент стал одним из рычагов, приведших в движение механизм репрессий. Поскольку сам вождь исходил из того, что лишь физическое уничтожение реального или потенциального противника ставит окончательную точку в борьбе с ним, постольку он распространял подобный образ мышления и на тех, против кого он вел борьбу. Получалось, что финалом политической победы над врагом являлось его физическое уничтожение. Этот невысказанный нигде постулат во многом и определял как характер репрессий, так и их масштабы.

Следующим побудительным мотивом репрессий было стремление Сталина запугать не только своих противников, но и своих собственных сторонников, в том числе и ближайших соратников. Люди, исполненные страха и неуверенности в своем завтрашнем дне, будут с большим рвением выполнять указания вождя и не осмелятся выступить против него в любой ситуации. Подобный расчет, конечно, присутствовал в системе мотиваций, объясняющих политику и поведение Сталина. Но этот мотив имеет и более широкое измерение. В обстановке страха и подозрений гораздо легче было проводить в жизнь самые жесткие решения, принимаемые вождем. Никто не осмеливался высказать даже малейшее сомнение в правильности таких решений. И это распространялось не только на политическую верхушку или среднее звено партийных функционеров, а фактически на все слои населения.

Конечно, Сталин больше полагался на страх, чем на любовь своих сограждан. Его, видимо, не вводили в заблуждение бесконечные панегирики в его адрес — он знал, как все это делается и чего все это стоит на поле политической борьбы. Поэтому, развертывая кампанию репрессий, он отдавал отчет в том, что страх, поселившийся в стране, в душах его сограждан, будет серьезным подспорьем, своего рода безотказным инструментом в осуществлении его дальнейших планов.

Наконец, еще одна версия в отнюдь не полном перечне причин, вызвавших вал репрессий, — это версия, согласно которой Сталин наносил превентивный удар против якобы существовавшей и действовавшей Советском Союзе в условиях глубочайшей конспирации так называемой пятой колонны. Эта версия имеет немало приверженцев среди левого спектра российских историков. Они, опираясь на определенные данные и факты, доказывают, что Сталин своевременно узнал о существовании такой пятой колонны, орудовавшей прежде всего в рядах армии, и нанес поэтому сокрушительный превентивный удар, чем обезопасил страну от измены и предательств среди высшего командного состава вооруженных сил в условиях надвигавшейся войны. Тем самым, мол, он спас страну от поражения во время гитлеровского нашествия.

Я не буду анализировать обоснованность данной версии, поскольку в ходе дальнейшего изложения коснусь вопроса о так называемом фашистском заговоре в Красной Армии в связи с делом Тухачевского и других военачальников. Здесь же замечу, что эта версия представляется не в полной мере убедительной. Ведь нельзя же считать серьезным аргументом одно из заявлений Гитлера, который сказал: «Правильно сделал Сталин, что уничтожил всех своих военачальников…»[775]. Похвала злейшего врага — отнюдь не комплимент в адрес Сталина и тем более не доказательство правильности того, что верхушка армии была репрессирована в эти годы. Конечно, многое в данной версии вызывает недоуменные вопросы, не находящие убедительного ответа. Но в качестве одной из возможных побудительных причин сталинских чисток она может рассматриваться и подвергаться анализу и критической оценке. И в этом смысле она, бесспорно, имеет право на существование. Вообще следует заметить, что в столь сложных и деликатных вопросах докопаться до истины бывает часто практически невозможно. На любой аргумент находится свой контраргумент, и все, как говорится, возвращается на круги своя. Но, повторяясь, скажу, что она имеет право рассматриваться в качестве одного из возможных объяснений эпидемии сталинских репрессий в 30-е годы. Хотя попутно нужно заметить, что вакханалия репрессий началась до раскрытия якобы существовавшего заговора в армии. Это уже кое о чем говорит.

К рассмотренной выше версии о превентивном ударе по пятой колонне органически примыкает версия всеобъемлющей генеральной чистки, которую Сталин предпринял для того, чтобы полностью гарантировать реализацию своей генеральной линии в новых условиях, сложившихся после завершения коллективизации и в связи с коренными изменениями на международной арене. Магистральным направлением этих изменений, безусловно, выступала возраставшая опасность войны, избежать которой было практически невозможно. Эту версию, как ни покажется парадоксальным, первым высказал Н.И. Бухарин — одна из главных жертв сталинского молота репрессий. За три месяца до расстрела, находясь под следствием, он направил сугубо личное письмо Сталину. В этом послании содержится следующее примечательное предположение относительно глубинных мотивов осуществлявшихся репрессий.

«Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально-подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других — по другому, третьих — по третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие (сужу по себе: как я озлился на Радека, который на меня натрепал! а потом и сам пошел по этому пути…). Таким образом, у руководства создается полная гарантия.

Ради бога, не пойми так, что я здесь скрыто упрекаю, даже в размышлениях с самим собой. Я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах.

Но тут-то у меня и главная мука, и главный мучительный парадокс» [776].

Внутренняя логика в рассуждениях Бухарина такова, что он как бы соглашается с исторической неизбежностью репрессий, рассматривая их через призму грандиозных задач и планов строительства нового общества. Нельзя сказать, что он оправдывает эти репрессии, но в каком-то смысле выражает понимание их неизбежности и даже закономерности. Конечно, вполне естественно предположить, что, арестованный, высказывая подобную точку зрения, хотел снискать снисхождение вождя, надеялся на то, что тот оценит его «объективность» и не пойдет на вынесение смертного приговора в ходе предстоявшего судебного процесса. Вместе с тем, приведенное выше объяснение, отнюдь не выглядит только лишь как мольба о прощении. Оно содержит и большую долю истины, бросает дополнительный свет на картину происходивших событий. Вернее, на их закулисную — и самую важную — сторону.

Ряд историков левого толка, в целом осуждая репрессии и террор, считают, что они были в каком-то смысле исторически обусловлены самим характером эпохи и обстоятельствами времени. Эта точка зрения достаточно спорна и против нее можно выдвинуть немало аргументов. Однако и она содержит в себе зерно истины. Достаточно четко и лапидарно ее изложил историк И.Я. Фроянов: «Мы видим, как на протяжении 30-х годов происходит поворот руководства, его политики к национальным истокам. Это прежде всего коллективизм и общинность, умение жертвовать собой. Все это русский народ доказал на протяжении многих веков. Перед Сталиным в 30-е годы стояла задача построения мобилизационного общества. Иначе устоять было невозможно. Удержаться во враждебном окружении иначе было нельзя. Необходимо было все сосредоточить в одних руках. Сталин с этой задачей справился, но построение мобилизационного общества, конечно, было связано с большими издержками. Прежде всего, я имею в виду репрессии. С точки зрения жизни отдельного человека, репрессии были страшной и безобразной практикой. Но есть еще один аспект измерения. Этот аспект связан, прежде всего, с нуждами и потребностями общества в целом, страны в целом. Если принимать тезис о том, что мобилизационное общество не могло быть создано без потерь, без жертв, которые приняли форму репрессий, то мы, тем самым, должны будем признать в определенной степени историческую обусловленность этих репрессий»[777].

Завершить этот раздел хочется следующим заключительным аккордом. Советская страна в какой-то мере была подготовлена к сталинским репрессиям. Она пережила братоубийственную Гражданскую войну,