Никита Карацупа
Записки следопыта
«КАРАЦУПА ВЕРНЕТСЯ…»
1
Почему я взялся за воспоминания? Только ли потому, что захотелось оглянуться на свою жизнь? В моем возрасте это желание естественное. И все же главная причина — не в этом. Я почувствовал, что сейчас нужна такая книжка…
В книге этой только факты. Может быть, они помогут кому-то непредвзято взглянуть на наше время и понять нас. Мы были искренними. Мы были преданы делу — тяжелому, трудному, которое граничит с подвигом. Хотели мы того или нет, такой была наша жизнь, и нужно было этой жизни соответствовать. А как иначе?
Я написал эту книгу на память российским пограничным войскам, внукам-правнукам, стране своей. На добрую память о нашем поколении. Мы в чем-то могли ошибаться, чего-то могли не знать или не понимать, но Родину свою любили искренне, ей служили и берегли ее, не жалея себя.
Когда оглядываешься на прожитую жизнь, в какие дали далекие приходится всматриваться! Я из эпохи уже другой смотрю в эпоху прежнюю, и обе эти — не чья-нибудь, моя жизнь, жизнь моих сверстников. По мере того, как мы сначала мужали, а потом старели, мы не замечали, как не только для окружающих, но и для самих себя становились легендой. Разводили-разлучали нас дозорные тропы, но и сводили вновь. И вот, свидевшись через много лет, сядем, бывало, тесным кругом за чашкой чая, начнем вспоминать жизнь свою и удивляемся: мы ли это были? Друзья о тебе рассказывают — а ты будто о приключениях героя какого-то слушаешь. И странно это — увидеть себя со стороны…
— Поверишь ли, Никита? С ног сбились, тебя разыскивая! — горячится Фокин, бывший начальник заставы, вспоминая один эпизод нашей общей с ним биографии, когда я вдруг «пропал» на участке его заставы. — Высылаю наряд за нарядом, каждый час соседние заставы обзваниваю, и все напрасно. Ты словно сквозь землю провалился…
— После обеда, — продолжает Фокин, — приехал на заставу комендант пограничного участка Соловьев. Спросил с порога:
— Вернулся?
— Пока нет, — отвечаю и тут же оправдываюсь: — Кого другого тотчас хватились бы, а с Карацупой и раньше такое случалось.
Комендант взглянул на карманные часы.
— Пятнадцать часов прошло! Ну и где же этот знаменитый следопыт? Уж не по ту ли сторону границы?…
Я молчу. И комендант молчит: понимает, что хватил лишку. На границе, конечно, всякое случается, но чтобы Никита впросак попал — это в голове не укладывалось.
— Не волнуйся, Фокин, — как бы меня успокаивая, произнес комендант. — Вернется твой Карацупа, жив и невредим.
Так он до самого вечера и приговаривал.
— Поверишь ли, Никита, — завершает рассказ мой собеседник, волноваться мы волновались, но едва доложил часовой, что ты возвращаешься, все наши страхи надуманными показались. Даже устыдился я: чего попусту всполошились? Ведь это же Карацупа.
Посидишь-послушаешь сослуживцев и задумаешься: так ли оно было? Уже тогда сложилась легенда или сегодня, задним числом, она дописывается — обрастает подробностями, порой невероятными?
Впрочем что же тут невероятного? Взять, к примеру, эпизод, о котором вспомнил Фокин. Более чем через сутки вернулись мы с Ингусом на заставу. Не с пустыми руками вернулись. И для волнений у наших начальников, признаться, были все основания.
2
Ингус насторожился. Что ты, друг мой, учуял? Пес поднял голову, внимательно посмотрел на меня, обнюхал воздух и направился к березовому пню. Покружил вокруг него и сел, меня поджидая. Я подбежал и увидел отпечатки конских подков. Довольно странные отпечатки: двигалась эта «лошадь» не то шагом, не то рысью, и так аккуратно при этом ступала, что у передней кромки следа не было ни малейшей осыпи.
— Вперед, Ингус! — дал я команду, и началось преследование.
В предрассветных сумерках стремительно летели навстречу таежные деревья. Утренняя свежесть овевала лицо. Просыпались птицы. То одна, то другая подавала голос, — будто музыканты, пробующие перед началом концерта какую-нибудь свою скрипку или там флейту-дудочку. Еще минута-другая — и грянет весь их оркестр! Вот и грянул… Я, конечно, слышал все это, но, перескакивая через кочки и коренья, прорываясь сквозь заросли подлеска, был предельно сосредоточен. Не музыкой лесной наслаждался, а вслушивался: не выбьется ли из общего хора испуганный голосок какой-нибудь пичужки?
Мы бежали, почти не останавливаясь. Сколько километров позади — об этом не думал. Другая мысль не давала покоя: «На заставе нас, должно быть, хватились, а как сообщить о случившемся?» Скрытой связи с заставой у нарядов тогда не было. Подавать открытый сигнал я не решился. Выстрел из винтовки или сигнальная ракета известят нарушителя о том, что его преследуют…
Уже два часа Ингус вел меня по следу. Солнышко позолотило сначала вершины, потом стволы деревьев. Впереди забелел утренний туман: след привел нас к болоту. Здесь я дал собаке отдохнуть, напоил ее из своей фляжки. Бока у нее ходили ходуном, язык был высунут, а в глазах — готовность, ни минуты не медля, бежать дальше. «Потерпи, приятель. Устать ты, наверное, не устал, а чутье могло притупиться. Лучше сейчас чуть помедлить, чем вовсе потерять след».
После отдыха Ингус пошел по следу быстро, чутко прислушиваясь и не отрывая головы от земли. Вдруг остановился возле березки на краю болотного озерца. Здесь, в траве, я нашел конские подковы. Находка эта не была для меня неожиданностью. А Ингус мой занервничал. Он виновато повизгивал, потеряв след у воды.
Скажете, глупая собака? А я ему позавидовал. Вот если бы каждый из нас при любой неудаче в первую очередь свою вину чувствовал, мы бы многих неприятностей и бед избежали.
— Ищи, Ингус, — приказал я растерянно глядевшей на меня собаке. Побежал за ней вдоль самой кромки озерца, а сам думаю: «А вдруг нарушитель хорошо знает здешние места? Для постороннего глаза здесь всюду если не вода, то трясина. Но встречаются и спасительные, неприметные глазу тропы. Что если нарушитель именно к такой тропе и стремился, на нее и надеялся? Уйдет он от нас!»
К счастью, опасения мои оказались напрасными. Ингус бежал-бежал и вдруг остановился, завилял хвостом и потянул меня от болота в тайгу. Он нашел след! Теперь это были хорошо видимые отпечатки сапог!
Не один час вел меня Ингус по этому следу: через поле, по тайге, вокруг болота. Выбежали мы наконец к шоссейной дороге, и тут Ингус от усталости опять потерял след.
«Как же так? — погладил я собаку. — Столько мы с тобой сегодня работали, и все зря?»
Я вытер струившийся по лицу пот, огляделся. Невдалеке по пустынному шоссе шел человек. Рубашка военного образца, яловые сапоги, в одной руке — брезентовый плащ, а в другой — суковатая палка, на
