а потом все выдуло.
— Ну-ну, мать! — придержал дядя Ваня.
— Что ну-ну то?.. Теперь, Август прав, тебя и на рыбалку не вытуришь, хоть и река под боком. Вон старик Перышкин два раза на дню бегает и каждый раз — по ведру!
— Старик Перышкин — бездельник, а я…
— Молчи уж! А вы, ребятки, учитесь, накачивайте головы! Голова, она никому не мешает, ни рабочему, ни инженеру. Голова — сама по себе ценность. С ней хоть куда!
— Ты, мать, не сталкивай поколения!
— А ты, поколение, ешь лучше! Нечего один огурец мусолить. И так гремишь костями! — выговорила тетя Катя и придвинула дяде Ване колбасу. — И вы ешьте, ребятки!
Воспользовавшись затишьем, я сказал, что и у нас есть к ним важный разговор. Они со смешным вниманием подобрались, и я пояснил дело с анкетами.
— Исполним! — твердо сказала тетя Катя. — Для вас-то, господи, что угодно исполним!
— Можете даже фамилию свою не подписывать, если будет неловко, — заметил я.
— Нет, зачем же? Все подпишем, как надо, по-людски! Чего нам прятаться? Подпишем, не беспокойтесь!
Появилась рыба, под которую дядя Ваня снова выпил, а затем несколько раз некстати включался в нашу беседу, потом махнул рукой, сказал, что лучше посмотреть телевизор, повалился с табуретки на кровать и мигом захрапел.
— Авга, — шепнул я, — всю анкету посмотрел?
— Всю.
— Много затруднений?
— Если нужно, как ты говоришь, именно мое мнение, то никаких. Свое-то мнение у меня есть.
— Ох, и жук!
— Нет, я просто тугодум. Мне нужно — как это там, в физике-то? — инерцию набрать. А наберу — держись только. Маховик у меня здоровый! — весело пояснил Шулин.
Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и, кивнув на свой дом, сказал:
— Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу. Считает свою жизнь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо: понимает. Э-э, пустяк! Смотрите-ка! — кивнул он на ярко-красный закат. — Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней: весь год будет везучим!
Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости.
Наверху оврага было светлей и радостней — бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.
— Август мне понравился, — тихо сказала Валя. — Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.
— Ты о чем?
— Вообще о жизни.
— Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет вперед напролом, как лось, не промажет! — сказал я, поймал Валину руку и стал качать ее.
Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила:
— Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?
— Какую?
— Сестру Августа.
— А-а, был у них зимой.
— Она тебе нравится?
— Забавная.
— А сколько ей лет?
— В третьем классе.
— Всего лишь? — удивилась Валя. — А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.
Я вздрогнул и спросил:
— А отец жив?
— Да, но он живет не с нами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. — Валя было взгрустнула, но оживилась опять. — Эп, а ты кем хочешь стать?
Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут — сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил:
— Хочу стать с головой!
— А-а… — понимающе протянула Валя. Потом расцепила наши пальцы и двинулась по синусоиде, то отдаляясь, то приближаясь, а я, размышляя, топал прямехонько, как по оси абсцисс. — Эп, а вот скажи: то, что мы с тобой вместе, — это маленькое или большое? — внезапно спросила Валя, приблизившись ко мне и более уже не отдаляясь.
По моим плечам пробежали мурашки, и я ответил:
— Для меня большое.
— Для меня тоже. Поцелуй меня! — шепнула она. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, и Валя сразу нахмурилась. — Бояка ты, Эп! Тебе бы только темные коридоры!
— Вовсе нет, — смущенно возразил я.
Валя свернула к скверику. Там, под вечерним навесом тополиных веток, я настиг ее. И осторожно поцеловал трижды, по-братски.
Глава шестнадцатая
Вчера мать с отцом ходили в гости, вернулись в двенадцатом часу, и я, поняв по устало улыбающимся лицам, что им не до анкет, даже не заикнулся о них да и свою не заполнил. Проштрафилось полкласса. Срок оттянули до завтра. Собравшись было корябать ответы левой рукой, чтобы обеспечить анонимность, я внезапно сообразил, что все это может написать Валя — тем более что секретов от нее у меня не было. Валя предупреждала, что сегодня немного задержится, но шел уже пятый час… Я копался в телевизоре, который в последнее время бессовестно бросил, как и однорукого беднягу Мебиуса. Я все бросил, кроме английского. Вот и сейчас маг работал, два голоса разыгрывали на английском языке сцену в продовольственном магазине. Сначала я ничегошеньки не улавливал, а по совету Вали просто привыкал к чужим звукам, потом стали прорезаться знакомые слова: «колбаса», «цена», «чек», всякие любезности, — наконец при пятом прослушивании понял почти все и сам вклинился в разговор.
Вдруг откуда-то донесся глухой раскат.
Я выглянул в окно и обмер.
Из-за ломаного горизонта дальних новостроек, со стороны Гусиного Лога на город наползала необъятная фиолетово-синяя туча. Она еще не созрела, в недрах ее клубились и медленно перемещались первобытные массы, мелькала трусливая белизна, но синь мрачно заглатывала ее, на глазах темнея, тяжелея и угрожающе спускалась вниз.
Шулин как в воду смотрел.
Звякнул телефон. Это была Валя. Она сказала, что просит прощения за опоздание и что, если я не против, к пяти придет. Я закричал, что, конечно же, не против, поцеловал трубку и запрыгал по коридору.
