— Говори! Я у тебя в величайшем долгу.
— Я прошу всего лишь о молчании. Я сегодня говорил тебе такие вещи, которые пока еще — только полуоформленные мысли. Мне еще предстоит многое обдумать. Обещай мне, что все, о чем мы сегодня говорили, останется нашей тайной. Тайной от парнассим, от Якоба, от всех — и навсегда.
— Клянусь тебе, что унесу твои тайны в могилу. Мой отец, да будет он благословен, многому научил меня в отношении святости молчания.
— А теперь мы должны прощаться, Франку.
— Постой еще минуту, Бенто Спиноза, ибо у меня тоже есть последняя просьба. Ты сказал, что у нас могут быть сходные цели в жизни и сходные сомнения, но каждый из нас должен избрать особый путь. То есть мы некоторым образом будем проживать жизнь по-разному на пути к одной цели. Возможно, если бы судьба и время капельку сдвинулись и изменили наши внешние обстоятельства и характер, ты мог бы жить моей жизнью, а я — твоей. Так вот в чем состоит моя просьба: я хочу время от времени узнавать, как ты живешь, пусть это даже будет только раз в год, или в два, или даже в три. И я хочу, чтобы ты знал, как разворачивается моя жизнь. Так каждый из нас сможет видеть, что
— Я хочу этого не меньше, чем ты, Франку. Мой разум ясно понимает необходимость покинуть свой дом, но сердце колеблется больше, чем я предполагал, и я рад твоему увлекательному предложению — увидеть свою возможную жизнь. Я знаком с двумя людьми, которые всегда будут знать, где я нахожусь: это Франциск ван ден Энден и мой друг, Симон де Врис, который живет на Сингеле. Я найду способ связываться с тобой через них — письмом или при личной встрече. А теперь ты должен идти. Будь осторожен, чтобы тебя не увидели.
Франку приоткрыл входную дверь, огляделся и выскользнул на улицу. Бенто обвел последним взглядом дом, переложил записку для Габриеля на стул у входа, чтобы ее было легче заметить, и с мешком в руке, открыв дверь, шагнул в новую жизнь.
ГЛАВА 24. БЕРЛИН, 1922 г
Мне трудно ладить с балтийскими немцами: кажется, они обладают неким негативным качеством — и в то же время напускают на себя дух превосходства и всезнания, какого я больше ни в ком не встречал.
— Ну… — Альфред замешкался. — Есть одна вещь, которую мне было бы жаль так и не обсудить с вами, но… хмм… мне трудно рассказывать о ней. Я никак не мог заставить себя заговорить об этом весь вечер.
Фридрих терпеливо ждал. В памяти мелькнули слова его наставника, Карла Абрахама
— Думаю, я могу помочь вам, Альфред. На некоторое время просто забудьте о том,
— Мешает?..
— Да, все, что не позволяет вам заговорить со мной. Например, каковы были бы последствия, если бы вы высказали то, что хотите сказать?
— Последствия? Я не очень понимаю, что вы имеете в виду.
Фридрих был терпелив. Он знал, что к сопротивлению надо подходить тактично и пробовать заходы с разных сторон.
— Скажем, так. У вас есть что-то, о чем вы хотите мне сказать, но не решаетесь. Какие негативные последствия могут произойти, если вы заговорите? Учитывайте, что я в этом процессе играю центральную роль. Вы не просто пытаетесь сказать что-то в пустой комнате — вы пытаетесь сказать это
Альфред неохотно кивнул. Фридрих продолжил:
— Итак, теперь попытайтесь представить, что вы только что открыли мне то, что у вас на душе. Как, по вашему мнению, я на это отреагирую?
— Я не знаю, как вы отреагируете. Полагаю, меня просто это смутит.
— Но смущение всегда требует присутствия другого человека, а сегодня этот другой — я, друг, который знает вас с тех пор, как вы были малым ребенком.
Фридрих очень гордился своим мягким тоном. Призывы доктора Абрахама перестать напирать на сопротивление, подобно впавшему в ярость быку, возымели в конце концов свой эффект.
— Ну… — Альфред глубоко втянул в легкие воздух и решился: — С одной стороны, вам может показаться, что я эксплуатирую вас, ища вашей помощи. Мне неловко просить ваших профессиональных услуг бесплатно. А еще — это заставляет меня ощущать себя слабым, а вас — сильным.
— Замечательное начало, Альфред! Как раз это я и имел в виду. И теперь я понимаю ваше затруднение. Я бы тоже не хотел оказываться в таком долгу перед другим человеком. Но, с другой стороны, вы уже оказали мне встречную услугу, согласившись напечатать для меня статью в газете.
— Это не одно и то же. Вы лично не получаете ничего.
— Я понимаю. Но скажите мне, вы верите, что я буду злиться из-за того, что мне приходится помогать вам?
— Не знаю… вы могли бы. В конце концов, ваше время ценно. Вы целый день занимаетесь этим за плату.
— И что же, мои слова о том, что вы для меня — словно член семьи, тоже не имеют значения?
— Верно. Я слышу в этом попытку меня утешить.
— Скажите, а каковы ваши чувства, когда мы обсуждаем Спинозу, говорим о философии? У меня есть ощущение, что тогда вы более расслаблены.
— Да, это другое дело. Пусть даже вы учите меня, у меня создается впечатление, что философская беседа вам приятна.
— Что ж, это вы верно подметили. И вам кажется, что слушать ваши рассказы о себе не доставит мне удовольствия?
— Я представить себе не могу, каким образом это может доставлять удовольствие!
— Вот еще какая мысль… чистая догадка. Возможно, вы испытываете к себе какие-то негативные чувства и думаете, что, если вы раскроетесь, я тоже стану негативно к вам относиться?
Альфред выглядел озадаченным.
— Думаю, это возможно, но если и так — это не главный фактор. Я просто не могу представить, чтобы я сам мог принимать такое участие в другом человеке.
— Это важный момент, и я понимаю, что вы рискуете, говоря мне об этом… Скажите мне, Альфред, это близко к тому, о чем вы пожалели бы, оставив сегодня несказанным?
Альфред заулыбался во весь рот.
— Боже мой! Да вы и вправду мастер в этом деле, Фридрих! Да, и более чем близко. Дело именно в этом!
— Так договаривайте остальное, — Фридрих расслабился. Теперь он уже привел свой корабль в знакомые воды.
— В общем, прямо перед тем, как я уехал, мой начальник, Дитрих Эккарт, позвал меня в свой кабинет. Он просто хотел поговорить о моей поездке в Париж, но я-то не знал этого. И первое, что он сделал, когда я вошел в комнату, — это попрекнул меня тем, что я так обеспокоился. Потом, уверив меня в том, что я
