Самое полезное в жизни — совершенствовать свое познание, или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека; ибо блаженство есть не что иное, как душевное удовлетворение, возникающее вследствие созерцательного (интуитивного) познания Бога.
— Видите, — продолжал Фридрих, — как и у Спинозы, религиозные чувства у Гете — это состояние благоговения, которое человек переживает, когда начинает понимать великий замысел законов Природы.
— Я пытаюсь следовать за вами, Фридрих, но мне нужно нечто осязаемое, нечто такое, чем я смогу воспользоваться.
— Не думаю, что я такой уж хороший проводник. Давайте вернемся к вашему изначальному требованию: «Я хочу получить то же, что Гете получил от Спинозы, — Фридрих заглянул в свои заметки, — спокойствие ума, равновесие, независимость от влияния других и спокойный, дисциплинированный способ мышления, ведущий к ясности видения мира». У вас, кстати, превосходная память. Вчера вечером я перечитывал комментарии Гете о Спинозе в его автобиографии и обнаружил, что вы цитировали их очень точно. Хотя он считает Спинозу благородной, выдающейся душой, человеком, который жил достойной подражания жизнью, и Гете воздает Спинозе должное за то, что тот изменил его, для наших целей он не излагает никаких конкретных подробностей того, как именно Спиноза ему помог.
— И к чему же это нас приводит?
— Вот что я предлагаю. Позвольте мне выдвинуть несколько пришедших по наитию догадок о том, как Спиноза повлиял на Гете. Во-первых, следует помнить, что у Гете уже сформировались некоторые близкие мыслям Спинозы идеи, до того как он натолкнулся на труды этого философа. Речь идет о взаимосвязанности всего сущего в Природе и идее о саморегуляции Природы, выше которой или ниже которой нет ничего. И помните, что для Спинозы Бог — эквивалент Природы. Он говорит не о еврейском или христианском Боге, а об универсальной религии разума, в которой больше не существовало бы ни христиан, ни иудеев, ни мусульман, ни индусов.
— Хм-м, я и не догадывался, что он хотел уничтожить все религии. Интересно!
— Он был универсалистом. Он ожидал, что традиционные религии будут отмирать, по мере того как все большее число людей станет посвящать себя поиску полнейшего понимания мироздания. Он видел в мире бесконечный поток причинности. Для него нет такой сущности, как воля или сила воли. Ничто не совершается по капризу. Все вызвано чем-то предшествующим, и чем больше мы посвящаем себя пониманию этой причинной связи, тем свободнее становимся. Именно эта точка зрения на упорядоченную вселенную с предсказуемыми, математически выведенными законами, на мир, обладающий бесконечными возможностями объяснения, подарила Гете ощущение спокойствия.
— Достаточно, Фридрих, у меня голова идет кругом! Я в этой природной упорядоченности ощущаю только ужас. Все это так трудно для понимания!
— Я всего лишь следую вашим расспросам о том, как Гете получил помощь от Спинозы, и вашему желанию получить те же преимущества. В работе Спинозы нет никаких технических уловок. Он не предлагает ни единого упражнения, подобного исповеди, или катарсису, или психоанализу. Человек должен следовать за ним след в след, чтобы прийти к его всеобъемлющему взгляду на мир, поведению и морали.
— Мне причиняет мучения Гитлер. Как бы Спиноза предложил мне облегчить это состояние?
— Спиноза стоял на том, что мы можем преодолеть мучения и все человеческие страсти — он называл их аффектами, — придя к пониманию мира как сети, сотканной из логики. Он настолько был в этом убежден, что говорил следующее… — Фридрих перелистал страницы. — «Я
— А что касается меня и Гитлера?
— Я уверен, он сказал бы, что вы подвержены аффектам, движимым идеями неадекватными, а не такими, которые вытекают из истинного поиска понимания природы реальности.
— И как же избавиться от этих неадекватных идей?
— Он недвусмысленно утверждает, что аффект перестает быть аффектом, как только мы формируем более ясное и отчетливое представление о нем — это и есть причинная связь, лежащая в основе аффекта.
Альфред умолк и ссутулился в своем кресле с кислым видом, словно хлебнул свернувшегося молока.
— В этом есть что-то тревожное. В высшей степени тревожное! Кажется, я начинаю видеть в Спинозе еврея — нечто дряблое, бледное, слабое и антигерманское. Он отрицает волю и клеймит страсти как нечто низшее, но мы, современные немцы, занимаем противоположную точку зрения. Страсть и воля — не те вещи, которые следует искоренять! Страсть — это сердце и душа народа, чья троица — мужество, верность и физическая сила. Да, несомненно: в Спинозе есть нечто антигерманское!
— Альфред, вы слишком поспешны в своих выводах. Вспомните, как вы отшвырнули прочь «Этику», потому что первые несколько страниц были перегружены непонятными аксиомами и определениями. Чтобы понять Спинозу так, как понял его Гете, мы должны познакомиться с его языком и шаг за шагом, теорема за теоремой проследить конструкцию его мировоззрения. Вы же ученый! Я уверен, что вы провели годы за историческими исследованиями, когда писали свой «Миф». И, однако, вы отказываетесь уделить Спинозе, одному из величайших умов в истории, больше, чем просто беглый взгляд на заголовки разделов его работы! Великие немецкие интеллектуалы глубоко погружались в его книгу. Уделите ему то время, которого он заслуживает!
— Вечно вы защищаете евреев!
— Он — не представитель евреев. Он опирается на ясный разум. Евреи его изгнали.
— Я давным-давно предостерегал вас против того, чтобы учиться у евреев! Я предупреждал, что не стоит вторгаться в эту еврейскую сферу! Я предостерегал вас, говоря, что вы в великой опасности!
— Вы можете быть спокойны. Опасность миновала. Все евреи из Психоаналитического института покинули страну. Как и Альберт Эйнштейн. И все остальные великие немецкие ученые еврейского происхождения. Как и великие немецкие писатели-неевреи — к примеру, Томас Манн и еще 250 лучших представителей нашей культуры. Вы действительно верите в то, что это делает нашу страну сильнее?!
— Германия становится сильнее и чище всякий раз, как какой-нибудь еврей или любитель евреев из нее уезжает.
— Вы действительно полагаете, что такая ненависть…
— Это не вопрос ненависти. Это вопрос сохранения расы. Для немцев еврейский вопрос будет разрешен лишь тогда, когда последний еврей покинет пространство Великой Германии. Я не желаю им зла. Я просто хочу, чтобы они жили где-нибудь в другом месте.
Фридрих надеялся заставить Альфреда осознать последствия его целей. Он ощущал бессмысленность этого пути, но не смог сдержать себя:
— Вы не видите никакого вреда в том, чтобы лишить корней миллионы людей и… что же дальше с ними делать?
— Они должны уехать куда-нибудь. В Россию, на Мадагаскар, куда угодно.
— Да воспользуйтесь же вашим рассудком! Вы считаете себя философом…
— Есть вещи выше рассудка — честь, кровь, мужество!
— Взгляните на последствия того, что вы предлагаете, Альфред. Я призываю вас набраться смелости и вглядеться — по-настоящему вглядеться — в человеческие последствия ваших предложений. Но, может быть, на ка- ком-то уровне вы их представляете. Может быть, ваше неистовое возбуждение произрастает из той части вашей психики, которая понимает весь ужас…
Раздался стук в дверь. Альфред встал, подошел к двери, открыл ее и испытал настоящее потрясение, увидев Рудольфа Гесса.
— Добрый день, рейхсляйтер Розенберг. Фюрер приехал навестить вас. У него есть новости, и он ожидает вас в конференц-зале. Я подожду снаружи и провожу вас.
Альфред на мгновение замер, потом расправил плечи, направился к шкафу, из которого достал свою нацистскую форму, повернулся к Фридриху и как будто удивился, увидев его в комнате.
— Герр обер-лейтенант Пфистер, отправляйтесь в свою комнату! Ждите меня там.
