самым невидимым существам невозможно жить без пищи, а чем, позвольте вас спросить, будут они питаться в разведенном водой спирте?
Пастер легко ответил и на это: в воде, которой разводят спирт, содержится достаточно азота и минеральных солей для пропитания крохотного грибка. И если вы все-таки сомневаетесь, дорогой господин Либих, предложил Пастер, давайте изберем комиссию из членов Академии, в каком вам угодно составе, и пусть она, комиссия уважаемых ученых, решит, кто из нас прав. Пусть комиссия сама исследует мюнхенские стружки. Что касается его, Пастера, то он берется найти в них живых возбудителей уксуснокислого брожения.
Это уже становилось не просто словесной перепалкой, где Либих мог упираться, приводя свои возражения и не признавая доказательств Пастера. Это уже был открытый бой с хорошо вооруженным противником, главное оружие которого был точный эксперимент. Цену эксперименту Либих знал, цену Пастеру-экспериментатору — тоже.
Нет, вступать в открытый бой с таким противником — значит проиграть сражение. И умный Либих отказался. На том многолетний спор закончился. Либих остался при своем мнении.
Для Пастера это уже не имело значения. Все, что можно было сделать в доказательство своей теории, он сделал, и теория постепенно вытесняла воззрения «химистов» — у них почти не осталось сторонников.
Слава Пастера неуклонно разгоралась, несмотря на переменчивую погоду в атмосфере ученого мира. К этому времени Пастера уже называли великим. Самые крупные ученые пели ему дифирамбы. Молодые — стремились к нему в ученики.
Между тем дело было только еще начато. Между тем Пастер даже не открыл микробов — они были известны задолго до того, как он родился на свет. Но как говорил Дарвин: «По-видимому недостаточно высказать новую идею: нужно еще высказать ее так, чтобы она произвела впечатление, и тому, кто этого достиг, принадлежит по праву и главная честь».
Прозорливость Пастера была поистине гениальной. Он видел то, чего не замечали другие. Он понимал, что эти незримые микроорганизмы — как только их ни называли, путая между собой: ферментами, дрожжами, грибками, инфузориями, бактеридиями, бациллами, вибрионами, миазмами, монадами — населяют мир в количестве, неисчислимо превышающем количество людей, населяющих земной шар. Их гораздо больше, чем любых других живых существ, вместе взятых. Они есть везде, где только существуют органические или неорганические соединения, нужные им для питания. И везде, где они есть, они размножаются с невероятной быстротой, примера которой нет больше ни у одного живого существа. Они обеспечивают кругооборот веществ в природе и тем самым делают возможной жизнь на земле.
И как бы их ни называли, суть остается одна: эти микроскопические организмы — иногда добрые помощники человека, иногда злые враги — настойчиво требовали, чтобы с ними считались. Пастер с самого начала знал, к чему приведут эти счеты…
Почему он так стремился вывести свой универсальный закон о микробах? Что ж, от этого меньше будет умирать людей?
Да. В своем проникновении в суть вопроса он видел то, что недоступно было никому до него. Этот «винный доктор» вовсе не собирался ограничиваться восстановлением доходов Франции и французов, получаемых от производства пива, вина и уксуса. Он намеревался спасать человеческие жизни. На меньшее он просто был не способен. Он знал, что ступил на дорогу, которая в конце своем приведет его к больницам и госпиталям, к человеческим страданиям, именуемым болезнями. Проникнув в тайны жизни и смерти, он крепко держался за свои микроорганизмы, не намереваясь больше выпускать их из рук.
Так держатся за древко знамени, с которым наверняка можно выиграть битву.
НИЧТО НЕ РОЖДАЕТСЯ ИЗ НИЧЕГО
«Человек может уничтожить на земной поверхности все паразитные болезни, если только, как я убежден, теория самозарождения есть химера».
В который раз пожалел он, что судьба разлучила его с Шапюи. Они почти не имели возможности видеться — Шапюи занимал кафедру философии в Безансоне, далеко от Парижа. Никто никогда не понимал так Пастера — не считая, конечно, его жены, — как Шарль, никому он с таким удовольствием не открывал свои самые потаенные замыслы. Сейчас он особенно остро чувствовал отсутствие товарища-философа: как дорог был бы его совет в этом темном вопросе!
В небольшом кабинете в Эколь Нормаль он пишет письмо далекому другу: «Я очень занят своими исследованиями по брожению, которые особенно интересны в связи с нераскрытой тайной жизни и смерти. Надеюсь в скором времени сделать решительный шаг к разрешению этой тайны, внеся полную ясность в знаменитый вопрос о самозарождении… В этом вопросе столько темных мест, что необходимо ясное, математически точное доказательство, чтобы мои выводы были достаточно убедительны для моих противников. Надеюсь, что мне удастся добиться неоспоримых результатов».
В этот зимний день 1860 года Пастеру представился случай широко продемонстрировать свое упорство ученого. И не только упорство — безудержную смелость, несгибаемую целеустремленность.
Написав письмо Шапюи, он пошел в Академию наук. Там в кулуарах можно будет поговорить с Био, Дюма, Сенармоном. Как-то они отнесутся к его намерению?
— Я решил расправиться с нелепой теорией Пуше, — прямо заявил Пастер, — пора покончить с этой метафизикой.
Био чуть не хватил удар, когда он услышал столь решительное заявление любимого ученика. Как, Пуше — микроскопист, знаток инфузорий, биолог — и вдруг подвергнется нападению химика — Пастера! Химик Пастер против знаменитого биолога Пуше — это ли не смешно?!
— Вас просто поднимут на смех, дорогой Пастер! Вы же знаете, как презрительно относятся биологи к нам, физикам и химикам! Да и что вам дался этот Пуше — он же вовсе не имел в виду ваших работ, когда писал свою статью!
— Это не играет роли, — упрямо ответил Пастер, — своей теорией он сводит на нет всю мою работу, а моя работа по брожению — не мое личное дело, это дело науки. Пуше утверждает, что живые существа, инфузории, создаются из элементов разлагающейся жидкости. Он, правда, не оригинален — еще Аристотель говорил, что всякое гниющее тело порождает живые существа; но ведь с времен Аристотеля наука двинулась вперед! Или она все еще находится в том же состоянии хаоса? Микроскопические существа важны не только для брожения пива, вина, уксуса и т. д. Я убежден, что тут откроется широкое поле деятельности и для медицины. Я решил взяться за решение вопроса о самозарождении, вернее, о нелепости самозарождения, вот почему: есть микробы, с которыми надо воевать; одно дело война против микробов, приходящих извне, — такая война вполне возможна; другое дело, если они самозарождаются в результате разложения — тогда воевать с ними невозможно, это явление фатальное, нужно ему покориться.
Волнуясь, забыв, что перед ним три крупнейших французских ученых, Пастер выпалил эту речь одним духом, сердито глядя на своих собеседников.
Старый, темпераментный, больной Био утирал огромным клетчатым платком пот с лица. Солидный и спокойный Дюма умными, проницательными глазами молча смотрел на Пастера. И только Сенармон откровенно улыбался горячности своего молодого коллеги.
— Эта проблема неразрешима! Вы слишком много берете на себя, — почти кричал Био, — сколько великих умов заблудилось в ее дебрях. Это напрасная трата времени, и вы ни к чему не придете. Только создадите себе огромное количество врагов и подвергнетесь самым страшным нападкам! Вы увязнете в этом болоте, даром потеряете время!
Обескураженный Пастер, не предвидевший такого страстного отпора от человека, которого он бесконечно уважал, растерянно посмотрел на двух других, ожидая поддержки.
