приподнимал валявшиеся на земле коряги в поисках разноцветных жуков. Мне нравилось, как уверенно и неизменно природа находит форму и место всем живым существам. Для меня было очевидно, что миру были свойственны великолепие, большая доброта и, несомненно, следы радости.
Примерно в это же время я влюбился. Это было подобно падению, падению кувырком через голову, состоянию невыносимой легкости. Земля сошла со своей оси. В то время я не верил в романтическую любовь, считая, что это выдумка человечества и изобретение итальянских поэтов четырнадцатого века. Я был настолько же не готов к любви, насколько был не готов к добру и красоте. Внезапно мне показалось, что мое сердце стало слишком велико для моей груди.
Я ощущал «несакральную благодать», если обратиться к термину, к которому прибегают теологи. Я понял, что быть благодарным и не иметь возможности кого-либо отблагодарить, благоговеть и не иметь предмета поклонения, это ужасная вещь. Постепенно, очень постепенно я вернулся к забытой вере моего детства. Я испытал на себе «истечение благодати». Это понятие вводит К. С. Льюис для обозначения того, что пробуждает глубокую тягу к «запаху цветка, которого мы не нашли, к эху мелодии, которую мы не услышали, к новостям из страны, в которой мы никогда не были».
Благодать повсюду. Она, как контактные линзы, которые вы не замечаете, поскольку смотрите через них. Вероятно, Бог дал мне возможность видеть благодать вокруг меня. Став писателем, я чувствую себя уверенным в попытке возродить слова, которые поблекли из-за христиан, потерявших благодать. Когда я впервые устроился на работу в один христианский журнал, то попал к доброму и мудрому начальнику Гарольду Майра, который дал мне возможность развивать мою веру в той степени, на которую я был способен в данный момент, не оказывая на меня давления.
Некоторые из моих первых книг я написал в соавторстве с доктором Полом Брендом, который провел большую часть своей жизни в жарких, засушливых областях Южной Индии, обслуживая пациентов, больных проказой, многие из которых принадлежали к касте Неприкосновенных. В этой чрезвычайно необычной стране Бранд ощутил на себе и передал другим благодать Божию. Благодаря таким людям, как он, я познал благодать, ощутив ее на себе.
Мне предстояло преодолеть последнее препятствие на пути моего роста в благодати. Я осознал, что тот образ Бога, с которым я вырос, был чрезвычайно неполным. Я познал Бога, который в одном из псалмов характеризуется словами: «Но Ты, Господи, Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный». Благодать безвозмездно дается людям, не заслужившим ее, и я один из этих людей. Я вспоминаю, каким был раньше — обидчивым, задыхающимся от гнева, — одно закаленное звено в длинной цепи не-благодати,
которой я научился в семье и в церкви. Теперь я пытаюсь самостоятельно потихоньку наиграть мелодию благодати, я поступаю так, потому что как нельзя лучше осознаю, что всеми моментами выздоровления, прощения, доброты, которые я когда-либо переживал, я обязан единственно благодати Божией. Я истосковался по церкви, которая будет нести людям плодотворную культуру этой благодати.
Глава 4
Любящий отец
Только благодаря тому что они растрачивают все деньги … они снова вспоминают об отеческом доме. Если бы сын жил экономно, он никогда бы не подумал о том, чтобы вернуться.
Симона Вейл
Любящий отец
На одной конференции, проходящей в Британии и посвященной вопросам сравнительного богословия, специалисты со всего мира дискутировали о том, есть ли что-нибудь уникальное в христианской вере. Они начали перечислять возможные варианты. Воплощение? В других религиях существовали различные варианты богов, являющих себя в образе человека. Воскресение? Опять-таки, в других религиях существовали описания воскрешения из мертвых. Спор продолжался до того момента, пока в комнату не вошел К. С. Льюис. «О чем спор?» — спросил он, и услышал в ответ, что его коллеги обсуждают уникальный вклад христианства в достояние мировых религий. К.С. Льюис ответил: «О, так это просто. Это благодать».
После некоторой дискуссии участники конференции вынуждены были согласиться. Тот факт, что любовь Бога дается нам безвозмездно, без дополнительных условий, кажется, противоречит всем человеческим инстинктам. Буддистский восьмеричный путь, понятие «карма» в индуизме, еврейский «завет», мусульманский «кодекс законов» — все это предлагает свой способ достижения божественного одобрения. И только христианство отваживается называть божественную любовь независимой ни от каких условий.
Иисус, который осознавал наше врожденное отторжение благодати, часто об этом говорил. Он описывал мир, залитый божественной благодатью: где солнце светит как для добрых, так и для дурных людей; где птицы сыты, хотя не сеют и не собирают в житницы; где неухоженные лесные цветы распускаются на каменистых склонах. Подобно человеку, приехавшему из другой страны, который замечает то, на что не обращают внимание местные жители, Иисус замечал благодать повсюду. Хотя он никогда не раскладывал благодать на отдельные составляющие, не предлагал четких ее определений и почти никогда не употреблял это слово. Вместо этого он доносил благодать до людей в своих историях, которые известны нам как притчи; я возьму на себя смелость передать их современным языком.
Один бродяга живет поблизости от рыбного базара в Фултоне в восточной части Манхэттена. Омерзительный запах рыбных останков и внутренностей одолевает его, и он ненавидит грузовики, которые с шумом прибывают на рассвете. Центр города заполняется людьми. Полицейские доставляют ему постоянное беспокойство. Внизу у пристани никто не интересуется седым человеком, который замкнулся в себе и спит на погрузочной платформе за свалкой.
Однажды рано утром, когда рабочие разгружают угрей и палтуса, покрикивая друг на друга по- итальянски, бродяга поднимается и ощупью пробирается через свалки позади ресторанов для туристов. Ранний подъем гарантирует хорошую мелкую поживу: недоеденный этой ночью чесночный хлеб, французское жаркое, остатки пиццы, кусок сырного пирога. Он съедает столько, сколько может вместить его желудок, и складывает остатки в коричневый бумажный пакет. Бутылки и банки он засовывает в полиэтиленовые пакеты и складывает в свою ржавую тележку для покупок.
Утреннее солнце, бледное в тумане над заливом, все-таки поднимается над постройками гавани. Когда он замечает билет лотереи, розыгрыш которой состоялся на прошлой неделе, спокойно лежащий в куче завядшего салата, он чуть не проходит мимо. Но по привычке он подбирает его и запихивает в карман. Когда-то давно, когда счастье чаще улыбалось ему, он обычно покупал по лотерейному билету каждую неделю, не больше. После обеда он вспоминает про лотерейный билет и подносит его к доске объявлений, где наклеены свежие газеты, чтобы сравнить номера. Три номера совпадают, четвертый, пятый — все семь! Этого не может быть. Вещи подобного рода с ним не случаются. Бомжи не выигрывают Нью-Йоркскую Лотерею.
Но это так. Позднее в этот же день он щурится от ослепительных огней юпитеров, когда телевизионщики представляют новую телезвезду — небритого, плохо одетого бомжа, доход которого составит 234 000 долларов в год в течение следующих двадцати лет. Шикарная женщина в кожаной мини- юбке сует ему микрофон в лицо и спрашивает: «Что вы чувствуете?» Он изумленно таращится на нее и
