писателя: «Последовательность событий была так стремительна, как будто развернулся свиток и со всеми иероглифами ужасов упал к ногам».
Мы с Моисеем Наумовичем не сразу сумели прочесть эти иероглифы, а когда прочли, смущение и страх овладели нами. Причастность Кима выявилась для нас не сразу, да и вообще с точки зрения современной науки вряд ли может быть доказана, но все же наступил момент, когда мы, движимые своими представлениями о гражданском долге, принялись искать истину – выявлять координаты Кима в пространстве и времени в момент свершения очередного «жестокого чуда». Многое совпало. По нашему убеждению, совпало все, а если покопаться, то открылись бы и еще многие чудеса, имевшие место вне нашего поля зрения и зарегистрированные равнодушными чиновниками или вовсе не зарегистрированные…
Для нас, как я теперь понимаю, все началось в осенний пасмурный день, первый осенний день того года, когда Ким был отлучен от официальной идеологии. Он явился в больницу и вошел ко мне в кабинет, не постучав, когда еще одевалась, покряхтывая и постанывая, одышливая бабка семидесяти с лишним лет. Я поднял голову от своей писанины, готовый разразиться раздраженной отповедью, взглянул и слегка обалдел.
– Господи… – произнес я, неверным телодвижением поднимаясь из-за стола.
Такого я не ждал даже от Кима. Он был абсолютно лыс. Как бильярдный шар. Фиолетовые шрамы на его черепе выглядели так, словно кто-то вылил на него склянку с краской. И на свободной от черной повязки поверхности его лица тоже не было ни волоска. Ни ресниц, ни бровей.
– С-слушай, – произнес я, – где твои волосы?
Он полез за пазуху, извлек пухлый пакет и положил на стол.
– Вот, – сказал он. – Все здесь. Ну, может, несколько волосинок недостает.
Бабка выбралась наконец из ворота необъятного штапельного платья и тоже уставилась на Кима, распустив беззубый рот. Я спохватился.
– Ступайте, ступайте, бабуся, – проговорил я, взял ее под локоток и подвел к двери. – Я к вам потом зайду в палату. И скажите там в коридоре, чтобы пока разошлись и вернулись через часок…
Когда я вернулся к столу, Ким уже сидел и с хладнокровным интересом разглядывал меня.
– Ну, так, – деловито сказал я, усаживаясь. – Рассказывай. Как это произошло? Когда?
– Нынче ночью. Встаю утром, а вся моя роскошь на подушке осталась. Жаль, я себе такие кудри отрастил, можешь полюбоваться… – он ткнул пальцем в пакет на столе, – роскошные кудри. И нигде на всем теле ни волосинки не осталось. Ни под мышками, ни в шагу, ни на груди. Все либо на простыне, либо в трусах…
– Раздевайся, – приказал я. – Догола.
Он разделся. Я убедился. И заодно слегка позавидовал: такой он был сухощавый, поджарый, мускулистый. Мы с ним одногодки, а у меня грешное тело дрябловатое, жирненькое, никак не спортивное.
– Физкультурой занимаешься, – пробормотал я.
Он пренебрежительно отозвался:
– Физкультурой… С какой это стати? Что я тебе – пионер?
И вдруг вытаращил свой единственный глаз.
– А ведь и то верно, Лешка! Заметил я, что худеть начал. Штаны стали сваливаться, пиджак как на вешалке… Значит, и это еще…
– Ладно, – сказал я. – Пока не одевайся. Накинь вон мой халат.
Я позвонил нашему кожнику и попросил незамедлительно зайти. Пока мы ждали, я спросил, зачем он принес ко мне свою волосню. Он осклабился:
– Как вещественное доказательство. Чудак, почем я знаю, что вам, медикам, может понадобиться?
Я кивнул согласно и развернул пакет. Лупы у меня не было, но и невооруженным глазом было видно, что волосы именно выпали, а не были, скажем, выдраны, и даже не столько выпали, сколько вылезли: дружно и одномоментно. А тут и кожник явился. Ким повторил ему свой короткий рассказ. Кожник похмыкал, осмотрел его и велел одеваться. Потом кожник взглянул на меня, а я взглянул на кожника. Кожник едва заметно приподнял и опустил плечи. Неожиданно Ким, натягивавший брюки, произнес брюзгливо:
– Да вы не гадайте, доктора, не надрывайтесь. Я сюда не за диагнозом пришел. Отчего это у меня – я и без вас знаю. Вы мне скажите, как лечиться!
Нелепость этого наглого выпада была очевидна. Во-первых, не поставив диагноза, врач не может сказать пациенту, как лечиться. Во-вторых… но и во-вторых, не может! Я буркнул недовольно в том смысле, что нечего зря языком трепать. Но кожник мой сообразил правильнее.
– А вы, стало быть, знаете, отчего это у вас?
Ким, зашнуровывая ботинок, отозвался пренебрежительно:
– Еще бы не знать… Полынь-город!
И я едва удержал мгновенный позыв гоголевского почтмейстера вскрикнуть и хлопнуть со всего размаху по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной. Кожник же, в два шага оказавшись возле Кима, проговорил с придыханием:
– Постойте. Вы – Волошин? Тот самый?
– Который? – неприветливо осведомился Ким, натягивая пиджак.
– Этот… который в газете… про Полынь-город…
– Ну?
