Кавабата переехал в школьное общежитие. Сиротство, череда смертей близких оставили в душе будущего писателя глубокий след. Первый свой рассказ («Похороны учителя Кураки»), который был опубликован в 1915 г., он тоже посвятил смерти. В духе своего времени он увлекался западной литературой и поступил на английское отделение самого престижного Токийского Императорского Университета, но вскоре тяга к творчеству на родном языке взяла своё, и он перешёл на отделение японской литературы. Позднее он простодушно И мудро объяснял свой поступок тем, что на отделении японской литературы было меньше строгостей — появилось больше времени писать. Ко времени окончания университета в 1924 г. Кавабата уже обрёл определённую известность своими рассказами, критическими статьями и обзорами.
Литературная среда Японии того времени представляла собой арену острой полемики для представителей самых разных течений. Здесь были и отживавшие свой век натуралисты, и новомодные сюрреалисты, писатели социалистической ориентации и т. д. Япония тогда (да и сейчас тоже) считалась «раем для переводов» — всё мало-мальски значительное, что появлялось на Западе, мгновенно становилось достоянием публики. Кавабата больше всего общался с теми молодыми писателями (Кикути Кан, Ёкомицу Риити), которых стали называть «неосенсуалистами». Молодые люди, увлекавшиеся Джойсом, Прустом и Кафкой с удовольствием и благосклонностью приняли этот ярлык. В понимании этих писателей, группировавшихся вокруг созданного ими журнала «Бунгэй дзидай» («Литературная эпоха»), это было направление, которому принадлежит будущее. Они сходились на том, что только субъективное способно проникнуть в суть вещей, а литература должна воспроизвести возникающие при этом проникновении ощущения. Суждение сколь расплывчатое, столь и банальное. Оно могло появиться только в эпоху брожения умов и идей, когда литературные манифесты горохом сыпались на голову ошарашенного читателя. Не случайно, что последователи неосенсуализма вскоре стали называть себя «школой нового искусства», потом «неопсихолагами»… И, разумеется, природный талант Кавабата ни в какие манифесты не вмещался.
Одарённость Кавабата с самого начала блестяще проявилась в его сверхкоротких рассказах, которые он писал всю свою жизнь. Первый из рассказов этого «сериала» («Масло») был опубликован в 1921 г., последний («Снег») — в 1964 г. Всего же таких рассказов обычно насчитывают 128 или около того. В жизни Кавабата было три периода, когда сочинение крошечных рассказов «на ладони» увлекало его. Первый период — с 1921 по 1935 гг. (именно тогда и было написано большинство рассказов — 99). Второй период датируется литературоведами 1944–1952 гг. (17). Третий пришёлся на 1962–1964 гг. (12).
В собраниях своих сочинений Кавабата собирал написанное в жанре (размере?) сверхкороткого рассказа в томе, которому он давал подзаголовок «Рассказы на ладони» (первое собрание Кавабата увидело свет в 1938 г.), имея в виду крошечные, умещающиеся на ладони, размеры произведений. При этом он честно признавался, что термин был изобретён литератором Накагава Ёити ещё в двадцатые годы. Именно под таким мало к чему обязывающим названием в журнале «Бунгэй дзидай» печатались рассказы одного начинающего писателя.
Книга Кавабата под названием «Рассказы на ладони» неоднократно переиздавалась. Писатель не только добавлял туда новые вещи, но и выбрасывал старые (отсюда и происходит некоторый разнобой в подсчёте количества «Рассказов на ладони»). То есть состав того, что казалось Кавабата достойным публикации, несколько менялся. Порядок расположения рассказов также претерпевал изменения. Менялись и самооценки написанного. Кавабата говорил и о том, что «Рассказы на ладони» — это его любимое детище. В другую минуту он сетовал и на то, что автор рассказов ему больше не нравится. Но мнение критиков всегда было почти единодушным: рассказы хвалили за тонкость и точность — стиля и наблюдений, уподобляли «цветам, вырезанным остриём скальпеля». И только критики «социального» направления упрекали Кавабата за отрыв от политических реалий.
Мне представляется, что несмотря на определённую «наивность» некоторых рассказов (которая бывает вызвана как возрастом автора, так и родовыми особенностями японской литературы и общества), в лучших из этих компактных, «складных» историй литературный гений японского народа нашёл законченное выражение. В своей литературной истории японцы показали миру и самим себе, что лучше всего они ощущают себя в коротких формах — будь то стихи или проза. Повествования более объёмные зачастую выходят у них (разумеется, с точки зрения европейского читателя) чересчур тяжёлыми и рыхлыми. И это не случайно: «настоящие» ценители всегда считали, что произведение с ясным и чётким сюжетом выглядит вульгарным. В произведениях Кавабата (как коротких, так и длинных) чётко выстроенный сюжет тоже, как правило, отсутствует. Главное у Кавабата — это настроение, поэтическое переживание. В сущности «Рассказы на ладони», взятые как одно целое, — это произведение в традиционном жанре эссе-дзуйхицу («вслед за кистью»), когда самые разносюжетные, разнотемные фрагменты сводятся под одной обложкой (наиболее знаменитые произведения в жанре дзуихицу — «Записки у изголовья» Сэй-сёнагон и «Записки от скуки» Кэнко-хоси). «Рассказы на ладони» объединяет личность автора, который «подножный корм» самых обыденных ситуаций превращает в глубокие философские притчи. Многие японские критики считают, что это произведение построено по принципу рэнга — цепочки стихов, «склеенных» между собой по ассоциативному принципу (сам Кавабата, рассуждая о первичных мотивах сочинения «Рассказов на ладони», заявлял, что вместо положенных в юности стихов он обратился к коротким новеллам). Поэтичность и краткость — вот формула «Рассказов на ладони». Писатель не прописывает «прозаических» связок, его взгляд поэтическим образом фокусируется только на сверхважном. Эти «стихи в прозе» являются по большей части аналогом лирики, но иногда вмещают в себя и пространство романа. «Рассказы на ладони» — это не столько сборник, сколько самостоятельное произведение, где фрагментарность является условием для выявления «автобиографии взгляда», в поле которого попадает сама жизнь. В том числе и жизнь автора, вместе с которым стареют и его герои. Это утверждение не может считаться верным на все сто процентов, но всё-таки нарастание к концу книги горечи и усталости вполне очевидно.
Считается, что первым произведением, которое дало Кавабата настоящую известность, была «Танцовщица из Идзу» — повествование о первой юношеской любви. Однако сам Кавабата полагал, что на самом деле это оценка более поздняя. Славу же принёс ему роман «Бродяги из Асакуса», публиковавшийся частями на протяжении двух месяцев в общенациональной газете «Асахи» (1929–1930). Токийский район Асакуса давно пользовался дурной славой. Там были сосредоточены злачные места столицы — публичные дома, стриптиз-клубы, притоны, низкопробные варьете. Кавабата отмечал, что в это время его привлекала «грязная красота», неудачники, мошенники, уличные артисты — «дно». Словом, он шёл вслед за Ихара Сайкаку с его повестями о «бренном мире». Хотя «Бродяги из Асакуса» и принято именовать «романом», это определение вполне условно — повествование разбито на малосвязанные между собой эпизоды, в нём множество «вставных новелл». Можно было бы назвать это произведение «серией очерков» о нравах и быте Асакуса, если бы эти истории обладали документальностью. Однако по признанию самого Кавабата, он никогда не разговаривал ни с бродягами, ни с проститутками, и всё происходящее в его «романе» является лишь плодом его воображения. «Бродяги из Асакуса» был вскоре дополнен целой серией рассказов о жизни обитателей этого района, часть из которых вошла и в «Рассказы на ладони».
«Принцип наращивания» был одним из основных в работе Кавабата. Многие свои «длинные» произведения он писал именно таким образом. Повесть «Снежная страна», например, создавалась на протяжении более десяти лет: первый вариант (рассказ «Зеркало вечернего пейзажа») появился в 1937 г., а окончательный, «хрестоматийный» текст, переработанный из этого и нескольких других рассказов — в 1948 г.
В годы войны Кавабата почти ничего не публиковал. Здесь следует заметить, что господство фашизма не вызвало в Японии сколько-нибудь серьёзного антитоталитарного движения. Подавляющее большинство крупных писателей, видя всю пагубность политики правящей верхушки (ещё в 1935 г. Кавабата писал, что в Японии «одни солдаты, а литераторов нет»), ответили на этот вызов молчанием, интеллектуальным и эстетическим бегством. Сам Кавабата отдался чтению классической литературы. В эссе «Печаль» он вспоминал: «Во время войны при тусклом свете я читал 'Повесть о Гэндзи' и в токийском трамвае, и в постели… К тому времени, когда я прочёл 22–23 главы, то есть почти половину этого длинного повествования, Япония капитулировала». Кавабата затаился на время войны. И дело здесь не столько в обычном страхе за собственную жизнь — вся история японского народа служит свидетельством философского отношения к страданиям и смерти. Сверхценность же государства в картине мира японцев была столь велика, что они не смели переступить через табуированную общественным сознанием черту. К тому же «нормальный» японец трезво оценивает свои силы и потому является законченным
