Когда девушки возвращались обратно, он легонько стукнул танцовщицу по спине.
Матушка состроила страшное лицо:
— Эй, вы! Не смейте к ней прикасаться! Это моя дочка.
Танцовщица стала упрашивать торговца почитать вслух книгу «Странствия Мито Комона»[10].
— Дядя, дядя! — умильно повторяла она.
Но он вскоре ушел. Танцовщица не решилась попросить меня прямо, а принялась уверять, что матушке страх как хочется послушать чтение. Я взял книгу с тайной надеждой. И в самом деле танцовщица начала потихоньку придвигаться ко мне ближе и ближе. Почти касаясь моего плеча головой, она с очень серьезным выражением уставилась на меня горящими немигающими глазами. Должно быть, танцовщица всегда так делала, слушая чтение. Когда торговец птицей читал ей вслух, она чуть не прижималась лицом к его лицу.
Большие черные глаза танцовщицы, сиявшие удивительным блеском, были ее главным очарованием. Линии век казались невыразимо прекрасными. Она смеялась, как цветок. Смеялась, как цветок, — это подлинная правда.
Но вскоре служанка из ресторана пришла позвать танцовщицу. Она надела свое самое нарядное платье и сказала мне:
— Я скоро вернусь. Подождите меня, пожалуйста. Мне так хочется дослушать до конца.
Танцовщица вышла в галерею и, опустившись на колени, низко поклонилась:
— Позвольте отлучиться ненадолго.
— Только не вздумай петь! — приказала ей матушка.
Девушка слегка кивнула и взяла барабан. Матушка повернулась ко мне:
— У нее как раз теперь меняется голос.
В зале ресторана танцовщица уселась в чинной позе и начала бить в барабан. Я видел ее со спины так близко, словно из соседней комнаты. Звуки барабана заставили мое сердце весело забиться.
— Барабан всегда оживляет застолье. — Матушка поглядела, что творится в доме напротив.
Тиёко и Юрико тоже отправились в ресторан. Через какой-нибудь час все трое вернулись.
— Вот только это. — Танцовщица разжала кулак и уронила на ладонь матушки монетку в пятьдесят сэн.
Я опять какое-то время читал вслух «Странствия Мито Комона». Потом они начали рассказывать о ребенке, умершем в пути. Младенец родился прозрачный, как вода. Даже не в силах был плакать и через неделю перестал дышать.
Они были всего лишь бродячие артисты, отбросы общества, но я об этом и думать позабыл. А они, казалось мне, глубоко, всей душой поняли и ощутили, что нет у меня к ним ни поверхностного любопытства, ни презрения, а чувство искренней дружбы.
Я обещал им, что непременно побываю у них на острове.
— Надо поместить его в доме дедушки. Там просторно. А дедушка пусть на время переберется куда- нибудь, чтобы гостю было покойнее. Он сможет заниматься все время, — толковали они между собой, а мне сказали: — У нас два маленьких дома. Домик в горах очень светлый.
Условились, что я помогу им, когда в новогодние праздники они будут давать представление на Осима, в приморском селенье Хабу.
Скитальческая жизнь бродячих артистов не была такой тяжелой, как я думал вначале. Скорее беспечная, она несла с собой запах лугов. Все в этой маленькой труппе были крепко связаны между собой родственной любовью. Только служанка Юрико всегда держалась отчужденно и угрюмо, может быть по застенчивости.
Я ушел от них после полуночи. Девушки проводили меня до порога. Танцовщица повернула мои гэта носками к выходу, чтобы мне было удобно их надеть. Выглянув из дверей, она бросила взгляд на ясное небо:
— А-а, как светит луна! Завтра будем в Симода, вот радость! Помолимся об умершем ребенке, а матушка купит мне гребешок, и еще будет много интересного. Сводите меня в кино!
Для артистов, бродивших по горам Идзу и Сагами[11], портовый город Симода был желанным прибежищем, от него словно бы веяло родиной.
5
Каждый из бродячих артистов нагрузил на себя такую же ношу, как при переходе через перевал Амаги. На руках матушки с видом бывалого путешественника лежал, свесив лапы, щенок.
Покинув Югано, мы снова углубились в горы. Утреннее солнце поднималось над морем и согревало долины. Мы поглядели на восток. Возле устья реки Кавадзу, широко раскинувшись, светлело побережье.
— А вон там наш остров Осима! Такой большой, как посмотришь. Приезжайте к нам, хорошо? — попросила танцовщица.
Оттого ли, что осеннее небо было необычайно ясным, над морем, там, где подымалось солнце, витала, словно ранней весной, легкая дымка.
До Симода оставалось еще пять ри. Море на время спряталось за горами. Тиёко тягуче напевала какую-то песню.
Но вот дорога разветвилась на две. Меня спросили, по которой идти. Одна из них, узкая тропинка под сенью деревьев, несколько пугала своей крутизной, но зато вела напрямик через горы, другая в обход, была пологой и легкой. Я выбрал кратчайшую дорогу.
Пришлось подниматься чуть не ползком по отвесной тропинке, сплошь усыпанной палыми листьями, где нетрудно было поскользнуться. Дыхание у меня перехватывало, но тем отчаянней я спешил, при каждом шаге нажимая кулаком на колено. Остальные все больше отставали от меня. Одна только танцовщица, высоко подоткнув подол кимоно, поспевала за мной, не приближаясь, но и не удаляясь.
Иногда я с ней заговаривал. Она останавливалась с испуганной улыбкой и отвечала мне. Я поджидал ее, чтобы она успела нагнать меня, но танцовщица замирала неподвижно и продолжала путь только тогда, когда я трогался с места. Тропинка петляла и делалась все круче, а я все убыстрял шаги, но танцовщица упорно взбиралась на гору вслед за мной, сохраняя все то же расстояние. В горах царила тишина. Наши попутчики остались далеко позади, даже голоса их больше не долетали до нас.
— Где в Токио ваш дом?
— О, я живу в студенческом общежитии.
— И я побывала в Токио. Мы ездили туда исполнять пляски на празднике цветения вишен. Только я маленькая была, ничего не помню.
Танцовщица бросала мне один вопрос за другим:
— А у вас есть отец? А вы ездили в Кофу?
Заводила разговор о том, приглашу ли я ее в кино, или вдруг начинала рассказывать об умершем ребенке.
Мы поднялись на вершину горы. Танцовщица поставила барабан на скамейку посреди иссохших трав и платочком обтерла пот с лица. Потом смахнула пыль со своих ног и вдруг, присев передо мной на корточки, стала смахивать дорожную пыль с моих длинных хакама.
Я рывком откинулся назад, и она невольно упала на колени. Низко пригнувшись, танцовщица все же отряхнула пыль с моей одежды. Наконец, спустив свой подоткнутый кверху подол, она встала и перевела дыхание.
— Сели бы отдохнуть! — сказала она.
Мимо пролетела стая птичек. Было слышно, как шелестят сухие листья, когда птицы садятся на ветви, — такая тишина стояла кругом.
— Почему вы так быстро шли? — Танцовщице, видимо, было очень жарко.
Я легонько постучал пальцем по барабану, и птицы испуганно вспорхнули.
