Госпожа Оота, едва переступив порог галереи, бессильно скользнула вниз. Она не села, а скорее упала и, упираясь руками в пол, медленно склонилась в сторону Кикудзи.
Пол вокруг нее сейчас же стал мокрым. А слезы все бежали по щекам, их было так много, что Кикудзи подумал: а может быть, это все-таки дождь?
Госпожа Оота не спускала с него глаз, казалось, этот взгляд был единственной опорой, не дающей ей окончательно упасть, и Кикудзи стало не по себе: если он сейчас отвернется, что с ней будет…
Она сильно осунулась, веки болезненно покраснели, обведенные темными кругами глаза запали, вокруг них собрались морщинки, в ее взгляде была мучительная боль, и все же боль не могла загасить удивительного сияния этих глаз. Все ее лицо излучало бесконечную нежность.
— Простите меня!.. Я вижу вас опять… это… это так отрадно… не выдержала я, простите…
Ее голос звучал ласково, и не только в лице — во всей ее фигуре сквозила нежность.
Если бы не эта нежность, Кикудзи, наверно, сам бы расплакался — настолько госпожа Оота была измученной.
У него остро заныло сердце, но боль тут же стала утихать. Он прекрасно понимал, из-за кого мучилась госпожа Оота. Он был ее мучителем, он был ее отрадой, и сейчас эта женщина передавала свою муку ему и одновременно заглушала ее нежностью.
— Входите, входите скорее в комнату! Вы вся мокрая!
Кикудзи вдруг обхватил ее сзади, просунул руки под мышки и, сильно сжав пальцами грудь, втащил госпожу Оота в комнату. В его порыве было что-то жестокое. Она попыталась встать на ноги.
— Отпустите меня! А я очень легкая, да?
— Да, очень.
— Совсем легкая стала… Похудела… за последнее время…
Отпустив женщину, Кикудзи удивился — как это он вдруг схватил ее и поднял…
— А дочь ваша не будет волноваться?
— Фумико?..
По ее тону Кикудзи решил, что Фумико тоже пришла и ждет где-нибудь поблизости.
— Она с вами пришла?
— Нет, что вы! Я от нее украдкой… — Голос госпожи Оота задрожал. — Она меня стережет, глаз с меня не спускает. Даже ночью, стоит мне пошевелиться, она уже просыпается… Бедная, по-моему, она из-за меня немножко помешалась… Я ее боюсь… Она все спрашивает: «Мама, почему ты не родила второго ребенка? Все равно от кого, хоть бы от господина Митани…»
Госпожа Оота чуть-чуть успокоилась и привела себя в порядок.
А Кикудзи, наоборот, разволновался. Из ее слов он понял как страдает Фумико. Страдает, потому что видит страдания матери.
И то, что она сказала о ребенке — «хоть бы от господина Митани», — было ужасно… У Кикудзи опять сдавило сердце.
Госпожа Оота, не отрываясь, смотрела на него.
— Не знаю, может быть, она еще прибежит за мной… Сегодня она куда-то ушла, наверно, думала, что в такой дождь я не решусь идти… А я вышла, убежала…
— Она думала, дождь вас удержит?
— Да, да! Ей кажется, что я совсем плоха, не рискну идти в дождь.
Кикудзи растерянно кивнул.
— Оказывается, она была у вас… На днях…
— Да, была. Все просила простить вас, а я и не знал, что ей ответить…
— Я понимаю… я все понимаю… Потому и пришла к вам… Мне страшно…
— Почему страшно? Я вам так благодарен!
— Правда? Как хорошо!.. Вы сказали это, и я теперь спокойна… А то я все время терзалась… Простите меня!..
— За что же прощать? Вы ведь свободный человек, ничто вас не связывает… Или тень моего отца все еще не дает вам покоя?
Ничто не дрогнуло в лице госпожи Оота, и слова Кикудзи скользнули мимо нее. Словно он бросил их в пустоту.
— Давайте забудем обо всем, — сказала она. — Но, знаете… мне стыдно… Нет, нет, не из-за этого. Стыдно потому, что я совсем обезумела от звонка Куримото-сан.
— Куримото звонила вам?
— Звонила. Сегодня утром. Сказала, что вы и Юкико… Почему она мне об этом сообщила?
Глаза госпожи Оота снова наполнились слезами, но она неожиданно улыбнулась. И улыбка была не вымученной, а настоящей — простодушной, светлой.
— Ничего еще не решено! — возразил Кикудзи. — Действительно, почему она вам позвонила? Может, пронюхала что-нибудь… Вы с ней с тех пор не виделись?
— Не виделась. Но она страшный человек. Она все всегда знает. Сегодня утром, когда она позвонила, наверно, что-то ей показалось подозрительным. Впрочем, я сама виновата… Когда она сказала, я чуть в обморок не упала и, кажется, вскрикнула… или застонала… Конечно, разговор был телефонный, но она все равно почувствовала… Потому и сказала мне напоследок: «Оота-сан, вы, пожалуйста, не мешайте».
Кикудзи нахмурился. Не знал, что сказать, нужные слова вдруг куда-то исчезли.
— Да разве бы я… Неужели бы я помешала!.. Я чувствую себя такой виноватой перед Юкико… Но этот ужасный звонок! Я с самого утра места себе не нахожу. Так я ее боюсь, так боюсь… Она ужасная женщина, не будет мне теперь покоя… Оттого я и из дому убежала…
Госпожу Оота стала бить дрожь. Плечи у нее затряслись, губы задергались, словно у нее начинался припадок. Уголок рта дернулся и искривился. И вдруг сразу стало видно, что она уже не молода.
Кикудзи встал, протянул руку, коснулся ее плеча.
Она ухватилась за эту руку, как за единственное спасение.
— Боюсь! Мне страшно!.. — Госпожа Оота пугливо, напряженно озиралась по сторонам. Потом вдруг расслабилась, обмякла. — Это чайный павильон?
— Да.
— Какой хороший павильон…
Кого она вспомнила? Мужа, который часто здесь бывал, или отца Кикудзи?
— Вы здесь в первый раз? — спросил Кикудзи.
— Да.
— На что загляделись?
— Да так, ни на что…
— Это картина Мунэюки, к стихам…
Госпожа Оота кивнула и бессильно опустила голову.
— Вы разве раньше у нас не бывали?
— Ни разу.
— Разве?
— Впрочем, один раз была. Когда… на обряде прощания с вашим отцом… — Голос госпожи Оота угас.
— Вода кипит, хотите чаю? Сразу пройдет усталость. И я с вами чашечку выпью.
— Хорошо. Вы разрешите?
Госпожа Оота, шатаясь, поднялась.
Кикудзи вынул чашки и прочую утварь из коробок, стоявших в углу комнаты. Это была та самая посуда, в которой вчера подавали чай Юкико. Но Кикудзи все равно ее вынул.
Когда госпожа Оота хотела снять крышку с котелка, рука у нее задрожала, и крышка, ударившись о котелок, тоненько зазвенела.
Низко склонив голову, она погрузила в воду ковшик. Из глаз у нее опять покатились слезы, они падали на выпуклые бока котелка.
— Этот котелок… Я подарила его вашему отцу…
— Да? А я и не знал, — сказал Кикудзи.
