Данте и Сведенборг были гениями, каждый в своем роде, но даже они кажутся слабыми и слишком уж приземленными в своих описаниях загробной жизни по сравнению с блистательными иллюзиями буддийских книг, повествующих о мире усопших. Правда, и на востоке философы порой пытаются уйти от этого вопроса. Конфуций, например, сказал: «Я не постиг еще жизни, как же мне постичь смерть», но все же некоторые сутры буддизма звучат непревзойденной фантастической рапсодией о двух мирах – земном и небесном. В последнее время я все больше н больше упиваюсь ей, как самой прекрасной на свете элегической поэзией.
Реймонд общался на том свете с индийской девушкой Фидой, дух которой вселился в медиума, миссис Ленард. Почему же тогда Реймонд говорит лишь о встрече с Христом на небесах и об испытанном им при этом трепетном восторге? Почему не предстал пред ним Сакья Муни? Почему не увидел он буддийского мира усопших, столь фантастичного и своеобразного?…
Реймонд, разделяя печаль тех духов, родственники которых не верили в бессмертие души, рассказывал, что на рождество он всегда возвращается в свой земной дом и проводит там целый день. В связи с этим я вновь подумала о Вас и о себе самой. С тех пор как Вы умерли, я ни разу в праздник Урабонэ [1] не молилась о Вашей душе перед алтарем. И ни разу не видела Вас в земном Вашем образе.
Вас это огорчает?
Многие сутры мне нравятся. Например, та, что повествует о святом Нитпрэпе. И рассказ о монахе Дохи, заставившем благостью творимой им молитвы плясать черен отца. И сказание о белом слоне, которым был Сакья Муни в своем предыдущем существовании. И мне нравятся все обряды праздника духов – сначала тростниковые факелы, а под конец прощальные фонарики, плывущие вниз по реке. Это как увлекательная детская игра во взрослых. Такие уж мы, японцы. Мы не забываем даже отслужить маленькую панихиду по душам безвестных утопленников.
Но лучше всего учение о сердце вселенной на празднике духов выражено в прекрасных стихах преподобным Иккю.
А старец Сё-о так расшифровывает эти стихи: «Какое грандиозное празднество духов! Духи – повсюду. И дыни, и баклажаны, поспевшие в этом году, и плоды персиков, и каждый персимон, и каждая груша, и каждый усопший, и каждый живущий – все это души. И встречаются они, и сходятся они все вместе, без обид, без мыслей злокозненных, преисполненные одним лишь чувством великим – какая благодать! Какая благодать!… Всеединяющий праздник духов! Это и есть проповедь учения о единстве сердца вселенной. А если у вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – вселенная. Поистине, вселенское слияние, погружение в нирвану всего и вся: и трав, и деревьев, и стран, и земель».
А есть еще и такая проповедь: все живое, проходя через пять кругов превращений, минуя сотни и тысячи вечностей, претерпевает бесконечное множество рождений и смертей, и каждый для каждого когда-нибудь, где-нибудь бывает и отцом и матерью. Все мужчины на свете – отцы любящие, все женщины – матери горестные.
Именно – «матери горестные», так и сказано.
А еще там сказано, что отцы – благодетели любящие, а матери – благодетельницы горестные.
Да, иероглиф «хи» читается как «горестный», но не знаю, может быть, слишком уж примитивно такое узкое толкование. Во всяком случае, буддийское учение считает материнское благодеяние выше отцовского.
Вы, наверно, хорошо помните тот момент, когда умерла моя мать.
И как я удивилась, когда Вы спросили: – Ты про маму думаешь?
…Дождя как не бывало. Словно кто-то сдул его. И такая ясность вокруг. И как всегда ранним летом, солнечные лучи удивительно светлые. И мир тоже светлый, пустой и чистый. И под окном легкий туман стелется по земле, плывет к горизонту. И солнце медленно плывет к горизонту. Я сижу у Вас на коленях и смотрю на запад – там роща, яркая, будто ее только что нарисовали и темной краской очертили контур. И вдруг на горизонте какое-то бледное сияние. Я думаю: это игра заходящего солнца и стелющегося по земле марева… И… мама идет к нам по газону…
Я жила с Вами против воли родителей.
Но сейчас, увидев мать, не испытала никакого стыда, хотя п удивилась. Я поднялась было ей навстречу, но тут она схватилась левой рукой за горло, словно хотела что-то сказать и… исчезла.
Я рухнула к Вам на колени. А Вы:
– Ты про маму думаешь?
– Вы тоже видели?…
– Что?
– Как мама сюда приходила?
– Куда приходила?
– Сюда, сюда, к нам!
– Не видел. С мамой что-нибудь случилось?
– Да… Она умерла… И пришла сюда, чтобы сообщить мне…
Я тогда же поехала в свой прежний дом, к отцу. Тело матери еще не привезли из больницы. Я не писала родным и даже не подозревала, что мать тяжело больна. Она умерла от рака языка. Может быть, это она и пыталась сказать, когда схватилась за горло.
Мать испустила последний вздох в тот самый миг, когда я ее увидела.
Моя мама была настоящей «матерью горестной», но даже ради такой матери я никогда не творила молитву у алтаря на празднике Урабонэ. И никогда не пыталась с помощью жрицы вступить с ней в беседу и послушать рассказ о ее жизни в потустороннем мире. Если мне захочется поговорить с мамой, я пойду в лес и обращусь к какому-нибудь молодому деревцу. Может быть, это и будет она.
