на следующий день маршировать и хором запевать «Мы рождены чтоб сказку сделать былью» и что «нам разум дал стальные руки крылья, а вместо сердца пламенный мотор». Наш класс почему-то все время пел эту песню. Еще была речевка:
На репетиции нужно было оставаться после уроков! В детстве я ничем так не дорожила как свободным временем, хотя было его у меня хоть отбавляй: кроме плавания (да и то не постоянно, в 6 и 7 классах, 3 раза в неделю) я ничем не занималась. Но если после уроков надо было остаться на комсомольское собрание, репетицию, я стремилась улизнуть.
Геометрию и физику мне объяснял папа. Иногда — почему-то — с помощью ремня и подзатыльников.
Отдельной строкой — о школьных завтраках. Маме удалось достать у врача справку о гастрите, и меня от завтраков освободили. Но запах котлет на второй перемене все равно шибал в нос. Единственной приемлемой едой были булочки с изюмом по четвергам. До сих пор помню приторно-тошнотворный вкус столовских какао и чая. Обедать, к счастью, в школьной столовой мне не привелось — обедали только продленщики, а у меня была бабушка.
Новый год раньше начинался в начале декабря, а не как теперь — чуть ли не в сентябре. Ну, не сам Новый год, конечно, а новогодний дух, предвкушение праздника, знаки его приближения. Ведь эта подготовка, это предвкушение — и есть настоящий праздник. Сначала в универмаге, в проходе около окон, напротив обувного отдела, появлялся прилавок с елочными игрушками. Каждый год бабушка покупала мне какой-нибудь шар, или сову, или дед мороза, которых у меня еще не было. Потом мы с бабушкой начинали мастерить елочные украшения из пустых яиц, ваты, грецких орехов, разноцветной бумаги. За пару недель до нового года открывался елочный базар и иногда нам покупали живую елку. Елки продавали за универмагом, за ржавыми железными воротами. Все остальное время года они были закрыты, иногда туда подъезжали машины и тогда на следующий день в универмаге «давали» туфли, китайские шелковые халаты, ковры, махеровые кофты, махровые полотенца или что-нибудь другое редкое и дефицитное. В то время, как родители стояли «за дефицитом» мы играли в скверике перед универмагом. Зимой играть было интересно — можно было построить крепость или покататься на раскатанных ледяных дорожках — в зависимости от длины очереди. Можно было погладить или подразнить привязанную к дереву собаку — в зависимости от породы и размеров. Летом ждать на улице было скучно и опасно — один раз меня чуть не увели цыгане! Иногда мама выбегала из универмала, чтобы проверить, не промочили ли мы ноги, не попали ли под машину, не сняли ли шапки. Когда подходила ее очередь, она появлялась на ступеньках перед входом в универмаг, махала нам рукой и кричала: «Скорее, осталось четыре человека, а то не пустят». Как правило, трусы, полотенца, кофты и прочее давали по одной штуке в руки, и мы были нужны маме как две лишние пары рук. Очередь возмущалась, но уступала. Правда, иногда сарафаны оказывались велики всем троим, а полотенца девать было некуда, и они пополняли ряды «приданного» в чемоданах на антресолях. Куда интереснее было зайти в универмаг и разглядывать «драгоценности»: кольца, бусы, браслеты, цепочки, кулончики зазывно переливавшиеся своими фальшивыми бриллиантами за захватанным стеклом вирины. Потом был неинтересный прилавок — часы, ремешки для часов, запонки, зажигалки — здесь можно было не останавливаться и пройти, лишь проскользив локтями (к неудовольствию мамы: «сколько раз тебе повторять: „не обтирайся“» и продавщицы: опять ей задышат и захватают всю витрину) по стеклу, к следующему — с заколками. Иногда бабушка покупала мне какие-нибудь пластмассовые цветочки или шарики — резинки на хвостики и косички, чаще всего я бережно складывала их, ни разу не надев, в пластмассовую коробочку с «драгоценностями». Так вот, о елках. Купленная на базаре елка несколько дней лежала на балконе, и за нее цеплялось задубевшее на морозе белье. Потом папа доставал ее с балкона и ставил в ведро с песком, залезал на табуретку и доставал с антресолей коробки с елочными игрушками. И, наконец, начиналось самое интересное! Наряжать елку! Ведь за год мы успевали забыть, какие красивые и старинные игрушки у нас есть! В новогоднюю ночь мы ложились спать чуть позже обычного — часов в 10 и потом, лежа в кроватях, долго угадывали в темноте очертания елочных игрушек…. А еще признаком Нового года была металлическая звенящая от поднимающегося от свечек тепла немецкая елочка. То, что ей можно было любоваться только раз в году и делало праздник праздником, а вовсе не Голубые огоньки и праздничные салаты.
И, наконец, когда наша елка была уже давным-давно наряжена, на лоджии последнего этажа в 14- этажке напротив появлялись две огромные живые наряженные ели. Эти ели были такой же неотъемлемой частью нового года, как елка в квартире. Я не знаю, что за люди там жили и почему они дарили всем жильцам нашего дома такой праздник. Конечно, они тоже видели свои елки через дверь на лоджию, но наверняка это было не так красиво и загадочно, как мерцавшие в ночи огоньки, которые видели мы из дома напротив.
Сейчас за универмагом, там, где продавали елки, автосервис…. А лождию напротив давно застеклили и даже в новый год там сушат белье.
Новогодняя история
Кому в детстве, да и потом, не кажется, что в новый год должно обязательно произойти что-нибудь необыкновенное! Большинство моих новых годов похожи друг на друга как две капли воды: праздничный стол, концерт по телевизору и в 9 часов в кровать. Причем этот распорядок оставался неизменным даже когда мне уже исполнилось 15 лет, так что помимо ожидания чего-нибудь необыкновенного, у меня было и другое желание — весьма прозаическое — встретить новый год не в кровати и посмотреть «Голубой огонек». Родители в принципе были не против, но моей сестре (а она младше меня на 5 лет) следовало спать в это время, поэтому я должна была лечь спать вместе с ней, дождаться, когда она заснет, тихонько вылезти из кровати и прокрасться в комнату, к заветному «Голубому огоньку». Ровно в девять часов мы легли. Машке хотелось поболтать, но я притворилась, что очень хочу спать. Вот ее дыхание стало ровнее, я напряглась, вся обратилась в слух… Лучше не спешить, а то можно все дело испортить…. Кажется, спит. Я тихонько сползаю с кровати и на четвереньках крадусь к двери. «Поль!». Ах ты! Не спит еще. Говорю, что мне надо в туалет. Следом за мной идет в туалет и она. Мы снова ложимся в кровать. Уже 10, если она сейчас не заснет, все пропало! Я дышу громко и размерено, чтобы монотонностью своего дыхания усыпить ее. Кажется, заснула. Я снова сползаю с кровати. Скрипит паркет, но я уже у двери! Долгожданный «Голубой огонек» всего в нескольких шагах от меня. «Поль, ты спишь?» я не отвечаю и выскальзываю из комнаты, просачиваюсь на кухню и затаиваюсь за холодильником, в надежде, что сестра, не услышав ответа, поймет, что я сплю и отвяжется. Не тут-то было! Она включает торшер и обнаруживает мое исчезновение! Вовлекаются родители и я скрипя зубами от злости и обиды и со слезами на глазах возвращаюсь в кровать. Через пол-часа сестра объявляет, что у нее болит живот и идет в туалет. Я просто в отчаянии! Уже 11 часов, скоро начнется заветный «огонек», а у нее сна ни в одном глазу!!! Я набиваю под одеяло мягких игрушек, придаю этой конструкции форму человеческого тела и снова затаиваюсь за холодильником. Грозно предупреждаю сестру не будить меня и не включать свет, когда вернется из туалета. Тишина длится 10 минут, я с ликованием покидаю свое убежище за холодильником и устраиваюсь перед телевизором. Через несколько минут в коридоре раздается шорох и шлепание, дверь в комнату медленно приоткрывается и на пороге появляется моя сестра. Удивленная моим молчанием, она начала тормошить «меня» и с испугом обнаружила пару мишек под одеялом. Нам обеим разрешают встретить новый год, но после стольких мучений, а главное, потому, что сестре эта победа ничего не стоила, и она младше меня на 5
