именно это выражение должно было использоваться, — но им намекнули, что тогда конец беззаботной жизни, что они должны были быть готовыми к разным придиркам, что под малейшим предлогом штрафной батальон и тюрьма-крепость замаячат на горизонте.
Вот так и были «преобразованы» военнопленные фирмы Грэтц, что, впрочем, ничего не изменило в их заводской работе, слишком уж хорошо они в нее вписались, кстати, их было не так уж много, не станут же все из-за этого тормошить. Мы в меру поиздевались над ними, не слишком настаивая.
Жан — военнопленный, хотя и «бывший», следовательно, Жану доверяют
Защита Берлина — дело общее. Впрочем, не сделал ли национал-социализм всех немцев равными перед фюрером? Поэтому вышло постановление, что по воскресеньям все берлинцы без инвалидности, без различия сословия, достояния или пола, должны под руководством своего квартального старосты рыть противотанковые траншеи.
В то воскресенье вся фирма Грэтц А. Г. растянулась по огромной равнине, и она роет. Настроение у всех жизнерадостное, — пикник как бы. Герр Грэтц, собственной персоной, фамильный наследник, цветущий отпрыск династии, — тоже довольно благосклонно присутствует здесь, с заступом в руках, а как же, и даже фрау Грэтц, не теряющая при этом природного собственного достоинства. Пронизывающий ветер конца зимы розовит щеки этих очаровательных стариканов. Герр Мюллер тоже копает, с улыбкой натянутой в уголках губ. Вся эта публика в светло-зеленых твидах и в свитерах под горло, в сапогах, разумеется. Герр Мюллер в галифе, лыжной кепочке и с шелковым шейным платком. Командный состав остается единой группой в самом начале траншеи.
Немецкий персонал рассредоточился непосредственно вслед за ними, а уже потом растянулась всякого рода шваль: французы, голландцы, поляки, русские, по-братски перемешанные, облаянные прорабами
— Los! Los! Schneller! Tiefer! Gestapo! Wo gehst du hin? Scheissen? Nein! Hier scheissen!
Кое-кто считает, что это уж слишком. Лореаль посылает на хуй какого-то выслуживающегося
Она морщит нос, влепляет мне оплеуху: «Chto ty, tchort vozmi!», — а потом смеется что есть силы, а потом я начинаю копать вовсю, догоняю ее, она видит, что я ее обогнал, тогда она шлепает меня по спине лопатой, дает нагоняй: «Oi ty, zaraza!», — я спасаюсь, дубасит-то она больно, я ее обезоруживаю, мы едва переводим дыхание, глядим друг на друга, смеемся друг другу в лицо.
Не похоже, однако, чтобы суп был тем временем предусмотрен. С утра пораньше, на всякий случай, перед отъездом рыскали мы вокруг камбуза, Лореаль, Пикамиль и я, и пока русачкам делали перекличку, отодрали мы одну доску, просунули руку, там брюква. Попали мы так на целую кучу брюквы. Прихватил себе каждый из нас по одной, по здоровой, запрятали мы их себе под свитеры, набили вокруг тряпок и старых газет так, чтобы ничего не вздувалось. Прибыв на место, зарыли мы наши три брюквы в условленные места, тремя хворостинками их отметили. Когда кому-нибудь из нашей банды случалось проголодаться, он шел туда, приседал на корточки, как если бы шел посрать, и отрезал себе кусочек брюквы. А потом втихаря ее разжевывал, продолжая копать.
В сыром виде не так уж плоха эта хреновина, скорее сладковатая. Гораздо менее отвратная, чем отварная. Хотя, если подумать, бывают вещи хуже. Брюква стала символом голодухи, — ужас из ужасов. А вообще-то, она скорее лучше, чем репа, я так считаю. Или чем сладковатая морковь, от которой свежеют ляжки. Не очень питательно, вот что правда, — одна жидкость. Но вот уж что настоящая дрянь, пакость сортирная, так это тот овощ, которого я никогда не видал во Франции, даже в самые черные дни, а здесь он в изобилии — кольраби… Представь себе что-то круглое, на вид вроде репа, но очень уж волокнистые внутри, как будто бы каша из разжеванных спичек. По мере того как суп наш беднеет по части картошки, он богатеет по части кольраби. Воняет этот слизняк, как дохлая медуза, и приходится к тому же сплевывать каждый глоток из-за этих древесных волокон. Ладно. Вы смотрели: «Нравы и обычаи кольраби». Конец документального фильма.
Но вдруг над равниной разносится громкий гвалт.
Так и шпарят по-французски. Голосит так, что голова отрывается. Присматриваемся. Рядом с нами, в двадцати шагах, остановился пикапчик. На крыше — несоразмерный динамик. Это штукенция и поливает нам уши орущими песнями с «Тронной ярмарки»{107}, на полную громкость.
Если по-французски, — значит, предназначено это специально для нас, французов. Бросаем в стороны свои заступы и старательно слушаем, сидя в песке. Тут уж
Получаем еще: «Прошли вы, меня не заметив» в полные голосовые связки Жана Саблона{108}, а потом какой-то отеческий голос вопит:
— Трудящиеся французы! Большинство из вас оказалось здесь не по своему выбору. Но вы здесь — выбора у вас уже нет. Я знаю, что многие из вас надеются на победу большевизма и его союзников, жидо- плутократов, англо-саксонцев. Какое страшное, какое трагическое заблуждение! Это не только было бы концом Европы и цивилизации в большой крови, ибо большевики-победители не успокоятся только тем, что раздавят немецкий Рейх, они раздавят затем и англичан, и американцев, и заполонят весь мир, но вы должны знать, что уже сейчас коммунисты хозяйничают во Франции. Де Голль — всего лишь марионетка в их руках. Они провели закон, согласно которому все французы, которые добровольно или по принуждению уехали работать в Германию, вместо того чтобы бежать и примкнуть к макизарам, будут переданы военным судам по обвинению в предательстве и работе на пользу врагу в военное время. Несколько тысяч набранных по Обязательной трудовой повинности уже расстреляны, их жены и матери острижены наголо и подвергались публичному надругательству, а их имущество конфисковано.
Трудящиеся французы! Вам остается только одна надежда — победа армий немецкого Рейха. Вам
