паучью лапку руку.
В воздухе позади нее возник огненный шар, но она его не видела. Шар на большой скорости ударил в ее незащищенную щитом спину, огонь побежал по ее телу, будто заворачивая в пламя. Причем, окружив ее, огонь не исчез, трепещущее, огненное одеяло скрыло ее.
Его отец открыл тот же самый принцип, на котором было основано действие цилиндров тьмы Разил. Энергия поедает материю, оказавшуюся внутри: кожу, мускулы, сухожилия, кости.
Завернутая в пылающее одеяло, мать медленно вытянула дрожащую руку, ее тонкие пальцы совершили отточенное движение.
Изображение, транслируемое кольцом, дернулось в тот момент, как отец, испытав на себе действие электрического шторма, забился в конвульсиях. Он быстро, тяжело задышал.
Рябь раз за разом пробегала по поверхности красного одеяла, укутавшего мать, она снова и снова бросалась вперед, отчаянно пытаясь освободиться.
Воздух закипел от жара огненных шаров, понесшихся к ней. Последняя атака отца. Но огненные шары не попали в цель, поразили вместо нее скатерти и шторы, потолочные светильники заискрили, досталось и вновь вбежавшей в каюту стюардессе. Огонь рвался наружу, огненные шары превратили шторы в лохмотья, по ним сияющее пламя перекинулось на соседние каюты, и дальше по кораблю.
Красное одеяло, скрывавшее мать, исчезло, открыв взору ее окровавленное тело. Она посмотрела на отца и, издав довольный смешок, рухнула на пол. Свет огней аварийной сигнализации плясал над ее телом. Отец, в последний раз дернувшись, рухнул рядом с ней. Пламя скрыло обоих.
Гален разорвал связь с кольцом. Сейчас снова мог видеть лежащую перед ним Цирцею, ее обожженное, залитое кровью лицо очень походило на лицо его матери, которое он только что видел. Энергия забурлила в нем.
Он привык считать смерть родителей несчастным случаем, еще одним примером удара, нанесенного наугад Вселенной, таких примеров он повидал на своем веку множество. Он обвинял Вселенную в холодности и бессердечии за то, что она отняла их у него. Но Вселенная оказалась здесь ни при чем. Виноваты были сами его родители, их неумение контролировать себя. Они скатились к хаосу, позволили хаосу овладеть ими, и, в результате, убили друг друга и всех, находившихся на борту корабля.
Каждый выбирает сам. Они выбрали уничтожение.
– Они – часть того, кто ты есть, – сказал Элрик.
Так же, как затягивал когда-то их, хаос затягивал и его. Он нес в себе не только программу, заложенную Тенями, но и ДНК родителей, их собственную программу, нацеленную на уничтожение. Он тоже оказался перед выбором. И тоже выбрал убийство.
На Тенотке он надеялся на то, что они с Элизаром убьют друг друга.
– Зачем ты стал техномагом? – спрашивал Элрик.
Он мечтал о том, чтобы стать целителем. Надеялся исправить хоть часть того вреда, который Вселенная, казалось, поставила своей целью нанести. Теперь он понял, что хотел загладить все свои ошибки, ведь он считал, что родители ссорились из-за него.
Хотя после их смерти все это стало для него вторичным. Главной целью, ради достижения которой он прилагал больше всего усилий, стало скрываться от правды. Он не хотел вспоминать родителей такими, каким они были на самом деле, не хотел признавать того факта, что он – их наследие. Элрик, взяв его к себе, помог ему найти убежище от насилия и хаоса. Он похоронил прошлое, создал строгий, упорядоченный язык заклинаний – свою тихую гавань.
Но, стремясь к достижению поставленной цели, он лишил себя многого другого. Строгий язык заклинаний ограничивал его возможности, поэтому все его попытки целительства оказались безуспешными. Давным-давно Келл сказал ему:
– Ты так хорошо спрятался, что еще чуть-чуть, и ты мог бы потеряться окончательно. Ты стал этими правильными проходами и местами, в которые они ведут.
Его стиль мышления и созданный на его основе язык заклинаний вели к уничтожению. Потому что именно эта истина скрывалась глубоко внутри него.
Элрик хотел, чтобы он вспомнил именно это?
– Я говорю тебе все это, потому что уверен – ты не сможешь стать целостной личностью до тех пор, пока ты не признаешь, не вернешь эту частицу тебя самого.
Гален не понимал, как это может помочь ему стать целостной личностью. Он вырос в атмосфере насилия и порождал насилие сам.
– Ты многое преодолел.
Но он вовсе ничего он не преодолел. Он был поглощен этим.
– Мы выбираем знания, а не невежество.
Итак, он не мог дольше прятаться от самого себя. Сейчас он знал, почему он тот, кем является. А вот то, ради чего он стал техномагом, цель, когда-то давно поставленная самому себе, больше не имела смысла. Он не смог лечить, не смог исправлять нанесенный кем-то вред, не смог ничего переделать к лучшему. Он вообще не мог творить благо.
Но, возможно, цели, которые он себе поставил, никогда не были его истинными целями, или, по крайней мере, они были не единственными. В этом, по большей части, и заключалась та правда, от которой он скрывался. Он любил родителей, сам толком не понимая, почему, но, оплакивая их, знал, что в глубине души испытывает облегчение. Часть его существа, возможно, даже желала их смерти. Желала убить их. Чтобы навсегда заставить их прекратить драться. Он боялся, что именно это желание и было тем темным секретом, который он хранил глубоко в сердце, и именно оно заставляло его стремиться стать техномагом.
Он твердил себе, что хочет лечить, хотя, на самом деле, хотел только одного – убивать.
Хотя первые, изначально выбранные им, цели преждевременно уничтожили сами себя, он продолжал находить новые цели и новые причины для того, чтобы стремиться уничтожать. Он должен помешать Элизару и Разил воспользоваться его заклинанием, должен положить конец их, какими бы они ни были, планам возрождения ордена. И он должен убить Мордена, чтобы больше некому было искушать других магов, чтобы ни один из них больше не попытался вырваться из убежища. Если его стремление уничтожать имело некую позитивную цель, то она заключалась лишь в одном – не позволить магам продолжать причинять вред.
Конечно, из всех магов именно он причинил за свою жизнь больше всего вреда.
Наконец-то он понял, почему. Еще до того, как его тело приняло самую крошечную частицу технологии Теней, его тянуло к насилию, а когда он получил биотек, его способность убивать достигла совершенства. Элрик говорил ему, что он – не чудовище, но Элрик и понятия не имел, какую тяжелую работу ему приходилось выполнять ежеминутно, ежесекундно для того, чтобы сохранить контроль. Сверкающая, жаркая волна уничтожения стремилась вырваться наружу, и он сам хотел, чтобы она вырвалась.
Он был тем, кем был.
Цирцея, закрыв глаза, лежала у его ног, ее кожа была пурпурного цвета, испещренная засохшими красными полосами. Хотя кровотечение остановилось, дыхание, с хрипом вырывавшееся из ее груди, с каждым вдохом становилось все более затрудненным, ей приходилось прикладывать все больше усилий для того, чтобы продолжать дышать. Гауэн воспользовался пальто Галена, чтобы укрыть ее. Сам он все еще сидел, склонившись над ней, пытался лечить ее.
Гауэн снял пальто Галена с Элрика, и Гален заметил, что неосознанно смотрит в ту сторону, где лежала почерневшая фигура. Лохмотья балахона почти не прикрывали изуродованное тело, и оно казалось холодным и покинутым.
Цирцея пытала его, а потом убила, и сейчас она была здесь, и Гауэн лечил ее. Гален хотел уничтожить ее. Уравнение было таким простым – всего из одного элемента. Она должна расплатиться за все, что натворила.
Теплая волна, заставляющая его чувствовать себя наполненным здоровьем и силой, уже распространялась по его телу, ожидая, когда он наложит заклинание, и Гален уже визуализировал чистый экран и был готов написать на нем уравнение, когда вдруг понял, что если он хотя бы единожды воспользуется этим заклинанием, то остановиться уже не сможет. Никогда. Ему так сильно хотелось
