— Мне пора идти.
Он хотел немедленно попасть в Веддинг.
Они вышли из рейхстага.
— Желаю успеха, — сказал генерал, прощаясь с Эвальдом.
Эвальд ушел, а Вика, провожая его взглядом, задумчиво произнесла:
— Если бы все немцы были такие хорошие, моя мама была бы жива.
Сизокрылов нежно взял ее за руку, и они медленно пошли на Унтер-ден-Линден, где их ожидали машины.
XXVIII
Какой это был яркий, необыкновенный день!
Для Тани он начался с того, что ее на рассвете разбудили выстрелы. Потом прибежала порядком напуганная санитарка, сказавшая, что немцы напали на медсанбат.
В Фалькенхагене действительно появилась большая группа вооруженных немцев — из тех, что ночью прорвались из Берлина. Медсанбату пришлось выдержать бой с ними. Врачи, сестры и санитары вместе с ветеринарами из расположенного неподалеку ветлазарета и с прачками из дивизионного банно-прачечного отряда заняли самую настоящую оборону и хотя больше кричали, чем стреляли, но немцы тем не менее отступили и исчезли.
В первые минуты страха Таня сразу же подумала о Лубенцове: где он теперь, не наскочил ли ночью на немцев и как хорошо, если бы он был теперь здесь — уж он разогнал бы всех немцев в два счета!
Когда все успокоилось — это уже было в полдень, — Таня собралась ехать в Потсдам. Она заранее облюбовала одну из многочисленных трофейных легковых машин, брошенных немцами и во множестве стоявших на улицах города. Рутковский разрешил ей и Глаше отлучиться на день.
Правда, многие не советовали ей ехать теперь, так как на дорогах еще было тревожно, но ей казалось уже немыслимым иметь возможность повидать Лубенцова и не повидать его.
Однако в час дня прибыл приказ приготовиться к движению. Дивизия снималась с места: ей предстоял путь дальше, на запад.
Волей-неволей приходилось отказаться от поездки.
Но когда Таня складывала свои вещи, к ней прибежала маленькая повариха из Жмеринки и, с трудом превозмогая волнение, сказала:
— Таня Владимировна, вас кто-то спрашивает! Верховой!
Таня вспыхнула от радости, думая, что это приехал Лубенцов.
Она быстро вышла на улицу и издали увидела верхового, но это оказался не Лубенцов, а его молоденький ординарец. Конь был весь в мыле. Таня посмотрела в лицо Каблукову, побледнела и спросила:
— Что с гвардии майором?
Каблуков сказал:
— Не знаю. В него стреляли фашисты.
— Где он? — спросила Таня.
— Не знаю. Наверно, уже в штаб перевезли. Он очень плохой. Без сознания. Говорят, что не… не…
Подошли Рутковский и Маша.
— Я поеду, — сказала Таня.
Рутковский пошел к шоферам. Налили бензин в машину. Мария Ивановна побежала искать Глашу. Та пришла, уже готовая ехать с Таней вместе.
— Карту мне дайте, — сказала Таня.
Рутковский подал ей карту.
Каблуков с минуту постоял, потом хлестнул коня и ускакал.
Таня села за руль, но то ли аккумулятор был слаб, то ли Таня волновалась, — машина никак не заводилась. Тогда машину сзади подтолкнули медсанбатские женщины, и она завелась наконец.
Выехав из Фалькенхагена, Таня поехала прямо на юг, к магистрали. Дороги были полны солдат. Все двигалось к западу. Солнце ярко светило. Всем было жарко и весело. До Тани доносились смех и шутки. Машина двигалась медленно. Рядом с ней шли солдаты, они заглядывали в окна и, увидев двух женщин, приветливо кивали им головой и шутили что-то насчет мужьев, да женихов, да деток, которые скоро будут.
— …а я ему гранатой как влеплю! — сказал чей-то басовитый голос рядом с машиной и продолжал рассказывать, но уже не было слышно, что он говорит, и на смену ему послышался другой, тонкий, почти детский:
— …разве это можно — гранатами рыбу глушить?
И этот голос пропал где-то сзади, и чей-то другой, певучий и озорной, начал рассказ о немецком полковнике, который привел с собой в плен весь свой полк.
«Я конченый человек, — думала Таня, сжимая руль до того, что у нее побелели руки, — моя жизнь кончена. Жизнь моя кончена. Вся жизнь. Больше ничего не будет».
Глаша молча сидела рядом, и по ее лицу катились слезы, но она старалась незаметно их смахивать и отворачивалась в сторону. Но и там, за стеклом, шли люди, и некуда было деться с этими слезами.
Миновав магистраль, они выехали на дорогу, которая была сравнительно пустынна, и Таня поехала здесь очень быстро. На перекрестке она остановила машину и взглянула на карту. Поехала направо. Снова они очутились среди грохота идущих войск. Показалась большая деревня. По улице шли солдаты, и Глаша вдруг вскрикнула:
— Наши! Наша дивизия!
Она узнала майора Гарина. Он стоял у крыльца какого-то дома. В руках у него были листовки, которые он раздавал солдатам.
Таня остановила машину. Глаша вышла и, подбежав к Гарину, сказала:
— Здравствуйте, товарищ майор! Это я, Коротченкова!
Он сразу узнал ее, немного смутился, так как чувствовал себя виноватым перед этой большой и доброй женщиной.
— Ну, как работаете? — спросил он. — Где вы?
Глаше очень хотелось узнать что-нибудь о Весельчакове, но она прежде всего спросила о Лубенцове.
Гарин покачал головой:
— Он к ним с белым флагом вышел, парламентером. Говорят, что убит. Я в штабе дивизии еще не был. Все занят в частях… Да… Это уже даже не война, а просто чистейший фашизм! Жаль, что стрелявших не сумели захватить. Удрали куда-то! Ничего, мы и до них доберемся!
Он машинально протянул Глаше листовку и ушел.
Глаша побежала за ним и спросила:
— А штаб дивизии где?
— Снялся с места. Идем на Эльбу. Комдив, вероятно, в Этцине… километров двадцать к северо- западу.
Глаша вернулась к машине и сказала, куда ехать. Насчет остального она ни слова не проронила. Поехали. Глаша заглянула в листовку. Это был приказ Сталина с благодарностью войскам, взявшим германскую столицу.
— И нам благодарность, — сказала Глаша.
Таня сказала:
— Прочтите вслух.
Глаша прочитала приказ вслух. Она читала медленно, раздельно произнося фамилии генералов и полковников, чьи войска участвовали во взятии Берлина. И все больше понижая голос, закончила совсем
