устроился комдив. Генерал сидел у стола, держал возле уха телефонную трубку и спал. Лубенцов, улыбнувшись, решил ослушаться приказа и ушел к разведчикам, которые расположились невдалеке, под соснами. Разведчики тоже спали.
Мещерский сидел в сторонке и писал.
— Стихи сочиняете, Саша? — спросил Лубенцов.
Мещерский смущенно ответил:
— Нет. Заявку на гранаты.
— Тоже правильно! — засмеялся гвардии майор.
Подошел Воронин и доложил капитану:
— Митрохину нужно сменить один диск. У Семенова и Опанасенко нет ножей. У Гущина маскхалат порвался. Починить надо или выдать другой.
Лубенцов велел всех будить, вызвал Антонюка и в его присутствии поставил задачу «на период берлинской операции».
Из смолокурни вышли штабные офицеры. Они направились на плацдарм для приема участка. Потом в лесу снова все стало тихо, и издали могло показаться, что он населен только птицами и белками.
У лесного озера сидели солдаты. Они умывались, негромко переговаривались между собой. Позавтракали сухим пайком: костры приказано было не зажигать и кухни не топить, чтоб не демаскировать войска. Политработники проводили беседы, развесив на деревьях карты Европы.
День длился бесконечно долго. Наконец стало темнеть. Солдаты построились. В лесу послышались негромкие слова команд. Батальоны не спеша двинулись по темным просекам к реке. Гром артиллерии приближался. У опушки постояли часа полтора. Прислушивались к тому, что творится на реке. Там было очень шумно.
В 24.00 дивизии, сосредоточенные в лесу, начали переправляться по трем мостам одновременно. Во время этой безмолвной переправы впервые заговорила часть нашей спрятанной в лесу артиллерии: ей был отдан приказ подавить артиллерию немцев. На рассвете наступила очередь дивизии генерала Середы. Немецкие бомбардировщики свирепствовали во всю. Зенитки ревели. Потом появились советские истребители, и над темными мостами, полными шёпотов и шарканья ног, возникли воздушные бои, жуткие в своей полной отрешенности от земли.
Но отрешенность эта была кажущаяся.
Лубенцов, сидевший с наушниками у рации в машине комдива, наткнулся на волну наших летчиков и услышал их разговоры:
— Костя, у тебя «мессер» на хвосте!..
— Левей, левей, Ваня!.. Гони его, «юнкерса»!
Невидимые воздушные «Кости» и «Вани» охраняли пеших. Два немецких самолета низринулись двумя кусками беснующегося огня, и воды Одера слева от переправ поглотили их. Огонь горящих самолетов осветил на мгновенье белые лица идущих по левому понтонному мосту солдат и темные колышущиеся гривы лошадей.
Вскоре переправились и комдив с Лубенцовым. Лубенцов проводил генерала на НП, к той самой водяной мельнице, где побывал вчера. Сюда приехал и полковник Плотников. Он обошел все полки и должен был опять вернуться на восточный берег: там, в политотделе, происходило совещание парторгов рот.
— Приезжай и ты туда, — сказал он Лубенцову. — Расскажешь парторгам о противнике. Полезно рассеять убеждение солдат в его слабости. Пусть они знают о дивизиях, брошенных Гитлером с Западного фронта сюда, и об обороне немцев. А оборона здоровая, — покачал Плотников головой.
Комдив недовольно сказал:
— Загоняете вы мне моего разведчика! Он и так, смотри, еле ходит!.. Ладно, поезжай на этот раз, а потом от меня ни на шаг.
Середа с Лубенцовым вышли проводить Плотникова к машине. Туманное утро стояло над плацдармом. Тарахтели пулеметы. Благоухание яблонь смешивалось с гарью недалеких пожаров.
По соседству с НП, в землянке, расположился штаб одного полка. Рядом разместился штаб другого и тут же штаб третьего, принадлежавшего соседней дивизии.
В 20 метрах от них находились штабы двух батальонов вместе. По этой тесноте штабов можно было безошибочно определить огромную плотность боевых порядков пехоты.
Темные силуэты солдат двигались во всех направлениях.
Лубенцов зашел в штаб к майору Мигаеву. Тот обрадовался приходу начальника разведки дивизии и засыпал его вопросами:
— Когда наступление? Полосу нам уже дали? Пойдем в лоб на Берлин или севернее?
Рассказав Мигаеву то, что было известно, — а почти ничего не было известно, — Лубенцов спросил:
— Капитан Чохов у вас в полку, кажется? — в ответ на вопросительный взгляд Мигаева он объяснил: — Ведь это он меня спас из шнайдемюльской мышеловки… Хороший парень!
Мигаев, помолчав, сказал:
— Хотели мы ему дать повышение, комбатом назначить, а страшно как-то. Парень уж больно шальной! В карете ездил, как махновец!.. Так, значит… Правда, за последнее время он здорово изменился, карету свою где-то под Альтдаммом бросил…
— Ну, и далась вам эта карета, — грустно засмеялся Лубенцов. — Я в этой карете сам однажды ездил…
Мигаев вспомнил:
— А, пожалуй, Чохов-то теперь здесь, у меня где-то… Пополнение принимает.
VII
Чохов точно был здесь. За пригорком, возле одного из многочисленных «грабенов», он вместе со старшиной Годуновым выстраивал своих новых солдат, чтобы вести их к себе в роту, на передний край.
— Вас спрашивает майор из штаба дивизии, — сказали ему. — Он у начальника штаба.
— Что там еще? — спросил Чохов.
Зайдя в подвал штаба, он увидел Лубенцова с Мигаевым, поднял руку к пилотке и отрапортовал:
— Капитан Чохов прибыл по вашему приказанию.
— Никакого приказания не было, — сказал Лубенцов. — Просто я хотел вас повидать. Если вы ничего не имеете против, я совмещу приятное с полезным: понаблюдаю вместе с вами с вашего наблюдательного пункта.
Чохов смутился, опустил руку и сказал:
— Пожалуйста.
И они пошли рядом во главе команды новых солдат. Старшина Годунов замыкал шествие на ротной повозке с продуктами. Каблуков шел рядом с повозкой. Они двигались по болотистой низине, перекопанной снарядами, утыканной разрушенными домиками, скотными дворами, водяными мельницами и перерезаемой узкими каналами.
Лубенцов, как всегда наблюдательный, обратил внимание на то, что Чохов выглядит старше, похудел и глаза у него подобрели.
Чохов искоса наблюдал, как разведчик прихрамывает. Капитан только вчера вспоминал о нем, получив для роты напечатанные листовки: руководство по обращению с немецким фаустпатроном. Он знал, что листовка — дело рук гвардии майора.
«Интересно, встречается ли он с той врачихой?» — подумал Чохов; ему почему-то хотелось, чтобы гвардии майор с ней встречался.
Сзади перешептывались новые солдаты. Поскрипывали колеса годуновской повозки.
— Карету, я слышал, вы где-то бросили? — спросил Лубенцов.
— Под Альтдаммом.
