— Закон! — воскликнул Лерхе со свойственной ему прямотой. — Я вообще считаю, что сто гектаров — слишком много.
— Вот видите? — вспыхнул Себастьян. — Вот так они решают вопросы. Я ухожу в отставку. Делайте как хотите, но меня не вмешивайте. Я ненавижу несправедливость.
Лерхе побледнел.
— Вы всегда рады уйти в кусты! — сказал он. — Каждый раз вы угрожаете отставкой! Это наконец становится невыносимым! — Он повернулся к Лубенцову. — Я сам был в деревне! Врет ваш Фледер! Не верю, что он имеет только семьдесят гектаров! Он самый богатый крестьянин в районе! Его дочь проговорилась, что у него есть земля возле Фихтенроде! Вот вам правда! Вот вам справедливость!
— Это ложь! — вскричал Себастьян. — Фледер честный человек. Вы ненавидите людей и не верите в их правдивость.
— Я ненавижу богачей, а не людей и не верю в правдивость богачей! И народ согласен со мной, а не с вами, господин профессор!
— Что вы на это скажете? — обратился Себастьян к Лубенцову. Его голос дрожал.
— Боюсь, что Лерхе прав, — ответил Лубенцов спокойно. — Фледер очень богатый человек.
Себастьян постоял минуту неподвижно, потом вышел, хлопнув дверью.
Лубенцов покачал головой.
— Не надо так кипятиться, — упрекнул он Лерхе. — Расследуйте это дело. Пошлите людей в Фихтенроде, и пусть они выяснят.
В тот же день в Фихтенроде уехали два члена районной комиссии по реформе и молодой батрак Рейнике, которого Лерхе прочил на пост председателя сельской комиссии по проведению реформы. Договорились, что, вернувшись, они явятся сразу в комендатуру для доклада.
Комендатура опустела. Только внизу слышались звуки аккордеона и согласное пение солдат. Лубенцов, Меньшов, Лерхе и Иост сидели в комендантском кабинете, пили чай и ждали.
Посланцы вернулись в первом часу ночи. Они сообщили, что за Фледером никакой земли в Фихтенродском районе не числится.
В ближайшие дни история с Фледером получила широкую огласку. О ней заговорили газеты западных зон. Лубенцов впервые в жизни увидел в газетах свое имя. О нем писали с ироническим уважением, называя его «выдающимся энтузиастом и одним из самых деятельных и искренних поборников ликвидации благосостояния немецкого крестьянства».
Себастьян со времени своего скандала с Лерхе не появлялся у Лубенцова и не звонил ему.
Из Альтштадта Лубенцова без конца запрашивали о «деле Фледера» и упрекали его за излишнюю ретивость. Это дело его совсем заездило. Он созвал совещание офицеров комендатуры и в свою очередь упрекнул Меньшова; он сказал, что Меньшов, проявив излишнюю ретивость, не учел, что комендатура проводит работу на глазах у всего мира. Но предложению о замене Лерхе в районной комиссии по реформе другим коммунистом, хотя бы Форлендером, Лубенцов категорически воспротивился.
XIII
Во время совещания Лубенцов обратил внимание на то, что Воробейцева и Чохова почему-то здесь нет.
— Может быть, вы дали им какое-нибудь поручение? — спросил Лубенцов у Касаткина. Но оказалось, что никаких заданий ни Чохов, ни Воробейцев не получали.
— Распустились, вот и все, — сказал Касаткин.
Лубенцов покачал головой. При каждом шуме за дверью он подымал голову и смотрел с беспокойством на дверь, ожидая увидеть Чохова. Но тот так и не явился до конца совещания.
После совещания Лубенцов опять вспомнил о Чохове. Он упрекнул себя за то, что редко видится с Чоховым, предоставив товарища самому себе и дружбе с Воробейцевым, которого Лубенцов недолюбливал.
Он пошел по кабинетам. С некоторым удивлением осматривал он комендатуру, превратившуюся в настоящее учреждение. Офицеры сидели за столами, принимали немцев, писали, совещались и звонили по телефону. Яворский разговаривал с хозяином кинотеатра, разрешая ему демонстрировать одни кинокартины и запрещая другие. Увидев Лубенцова, Яворский кинулся к нему со списком переименованных улиц и площадей города, предложенным магистратом. Лубенцов просмотрел список и утвердил все переименования, кроме одного. Площадь Адольфа Гитлера магистрат предложил переименовать в площадь Карла Маркса. Лубенцову показалось бестактным сопоставление этих двух несоизмеримых имен даже в этом случае, и вместе с Яворским они решили назвать площадь именем Фридриха Шиллера.
В соседнем кабинете работал Чегодаев. Тут было накурено и шумно. Рабочие — члены производственных советов, советские военные инженеры военпреды на заводах, профсоюзные руководители приходили сюда со своими просьбами и требованиями.
По всему коридору был слышен громкий голос и оглушительный смех Чегодаева. Когда вошел Лубенцов, Чегодаев вскочил и торжественно отрапортовал:
— Товарищ подполковник, отдел промышленности разрабатывает план промышленной продукции на будущий, тысяча девятьсот сорок шестой, год. Докладывает капитан Чегодаев.
— Вольно, — сказал Лубенцов.
— Товарищ подполковник, — быстро заговорил Чегодаев, сразу же переходя на другой, «бытовой» тон. — Рабочие медного рудника сообщают, что хозяин ночью сбежал. Как быть? Я думаю, что рабочие должны взять производство под свой контроль…
— Правильно. Пусть так и действуют.
Кабинет Меньшова тоже был полон людей. Тут находилась депутация крестьян. Меньшов вполголоса доложил, что община Финкендорф просит не делить среди крестьян землю графа фон Борна.
— Как так не делить?
— Они говорят, что у фон Борна семеноводческое хозяйство, и есть смысл сохранить его в прежних размерах, чтобы оно стало сельскохозяйственным кооперативом или «провинциальным имением» вроде совхоза. По их мнению, так целесообразней. Коммунисты и социал-демократы поддерживают крестьян. Это инициатива Ланггейнриха.
— Очень хорошо. По-моему, здоровая идея. Наше начальство, очевидно, тоже их поддержит.
Лубенцов обошел все комнаты. Чохов и Воробейцев как в воду канули. Он спустился вниз. Там было пустынно — большинство солдат находилось в наряде. Один повар Небаба, красный как рак, возился у плиты. Воронин сидел в каптерке и что-то писал.
— Дмитрий Егорыч, — сказал Лубенцов. — Сделай милость, пойди поищи Чохова. Исчез он вместе с Воробейцевым, и всё!
Воронин молча кивнул головой и встал с места.
— Давно тебя не видел, — сказал Лубенцов. — Совсем забегался с этой реформой. Как, доволен своей работой?
— Почему недоволен? Доволен.
— Солдаты какие подобрались? Ничего?
— Солдаты хорошие. И сержанты опытные, особенно Веретенников. Вполне тянет на помкомвзвода.
— Надо мне почаще тут бывать, — виновато сказал Лубенцов. — Тут у вас как в России. Легче дышится как-то. А там, — он показал рукой наверх, там теперь трудно. Сложный переплет.
— Да, — согласился Воронин.
— Так поищи, пожалуйста, Чохова.
— Поищу.
Лубенцов вышел из каптерки, миновал большую комнату, обвешанную советскими плакатами и портретами, — комната служила красным уголком, — и поднялся наверх.
