— С востока.
— Сколько вас было.
— Много. И еще я.
— Куда летели?
— На свидание с вами.
— Главная задача?
— Опуститься на землю, не поцарапав пузо.
— А вы разговорчивый.
— Почему не погутарить в приятной компании, да що с пивом на столе.
— Ты что, издеваешься, сопляк? Думаешь, мы не развяжем тебе язык? — закричал переводчик.
— Заткнись! — равнодушно выговорил Корот.
— Браво! Браво! — возликовал по-русски старик. — Ефрейтор Криц, вы есть невежда! Потрудитесь уйти.
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!
Переводчик исчез.
— Мне нравится ваша бодрость и чувство собственного достоинства. Только сильные характеры могут себе позволить такое дерзкое поведение в довольно щекотливом положении. Немцы ценят смелых людей… Мы предлагаем вам свободу, лейтенант!
— Такого звания не имел.
— В шахматы играете? Какая фигура вам больше всего импонирует? Ну конечно, не пешка!.. Я знаю, вы не захотите стрелять в русских, хотя они и не заслужили от вас, украинцев, такой благодарности. Воевать будете на западе. Поначалу лейтенантом. Вы отлично понимаете, что ваши сегодняшние союзники были, есть и будут всегда вашими идейны ми врагами. А столкновение идей — война! Вот в этом аспекте и проанализируйте свое положение. Или да, или… сам должны понять… Сейчас война, а вы есть планерист- диверсант. Но вы еще и украинец. Много ваших соотечественников, даже в высоких чинах, сотрудничают с нами.
— Например, поганец Бандера.
— О, вы хорошо осведомлены. Но это далеко, а есть и рядом. Здесь. Вот Криц, например… И другие… Правда, ваших земляков сейчас трудно застать в квартирах. Они, право, легко покоряют женщин, а у нас их предостаточно на любой вкус!
— Бабами не интересуюсь.
— А девонька? — Старик вынул из стола комсомольский билет Корота, а из него фотографию Марфиньки.
— Не трожь сальными лапами!
— Вы мне нравитесь, юноша! Сколько вам лет? А, знаю, знаю — двадцать один.
— Брось сюсюкать. Не ведаю твоего прозвища…
— Штрум. Просто Штрум.
— Я, господин Штруп, на твой валок не накручусь.
— Вы исказили фамилию, она стала неблагозвучной, — улыбнулся Штрум. — Но это говорит о вашем природном уме, а точнее, опять о силе характера. Я оценил и постараюсь не обижаться. Что есть валок?.. Понимаю, это что-то круглое? Скажи, что есть валок?
— Так гутарят у нас в колхозе, когда кому-нибудь закручивают мозги.
— Колхоз — это где заставляют работать, где вы растите хлеб, свинью, яйки. Я правильно понимаю?
— Радянський колгосп — велыке братство людське.
— Не понял.
— Погано ты, пакостный гном, понимаешь наши слова.
— Вы грубиян, юноша? Сколько же вас, таких мальчиков-планеристов, село к лесным бандитам?
— Не выйдет, господин Штрум!
— Нервы, нервы, Корот! — оторвался от крынки с пивом Штрум. — Может быть, попробуем жить в свободной самостийной Украине? Ведь Москве не сегодня-завтра капут!
— Ха, — осклабился Корот, но глаза, тяжелые, напряженные, с кровавой сеткой на белках, не смеялись. Блестящие холодные зрачки будто выцеливали переносицу Штрума. — Москву тебе не видать, как собственных ушей, осел! И не дергайся, я не буду марать об тебя руки.
— Ого! — сел вскочивший было Штрум. — Очень мило с твоей стороны, рыжий зольдат! Ты великолепен.
— Давай лучше в шахматы поиграем. На интерес, а? Кто проиграет — сам повесится.
С минуту Штрум не двигался, опустив голову на грудь, потом потянулся, зевнул и сказал:
— Ты оскорблял меня, рассчитывая на скорую и безболезненную смерть, юноша. Мы тоже бить тебя не будем. Ефрейтор!
— Слушаю, господин оберштурмфюрер! — гаркнул появившийся из-за двери переводчик.
— Отведите этого глупого тельенка на полигон.
Софиевские дачи
Третий день падает снег на Софиевские дачи, белыми пластами ложится на ветки, гнет их. В избушке лесника слышен редкий треск ломающихся от тяжести сучьев. Вот особенно громкий, как выстрел. Петя посмотрел в оконце на просеку. Лыжный след дедушки давно завалило. Темнеет, Хрипло стучат ходики на стене избушки. Зябко передернув плечами, мальчик отложил книжку и подошел к печи. Быстро занялся огнем сушняк под березовыми плашками. Петя вынес из чулана пузатый медный самовар и начал возиться о ним, пристраивая к трубе старый сапог. Избушку наполнил угарный запах углей.
Сидя на корточках, Петя грел ладони на потеплевшем боку самовара. Дедушка рассказывал, что купил его за три гривны еще в германскую войну. Когда это было? Вот под пальцами круглые выбоинки — медали с ликами царей. Тут есть царь, который виновен в смерти великого поэта Пушкина. «Я помню чудное мгновенье…» Две книжки, Пушкина и Некрасова, остались в избушке, да и то старинные, все другие, советские, дедушка спрятал в подполье, чтоб не увидели немцы.
В спину мальчика плеснуло холодом. Он обернулся. В дверях обметал веником сапоги высокий мужчина. Бледный свет из оконца высветил пуговицы черной шинели, сизую линию автомата на груди и ствол ружья за спиной.
— Один, Петушок?
— Здравствуй, дядя Аким! Дедушка скоро будет.
— Значит, нет деда? Ждать недосуг. Слушай внимательно и передай слово в слово Евсеичу. В Федосеевке, от вашего края третья хата, ховается человек. По слухам, летчик. Из тех, кого встречали неделю назад соседи. Понял? Староста пронюхал и сказал мне. Я доложу о нем утром. Ночью его надо увезти, иначе пропадет парень. И еще. Своего пациента, так и скажи — пациента, Штрум отправляет на полигон. Понял? Повтори!
Мальчик повторил.
— Чаю, дядя Аким?
— Спешу, Петушок. У деда есть дичь в подклети?
— Пара беляков.
— Я возьму их на закуску Штруму. Любит шеф зайчатину! Во дворе пальну пару раз, не пугайся.
— Ну уж! — обиделся Петя.
— Расти, герой! — И человек в форме полицая исчез за дверью.
Петя стоял не шевелясь, пока в лесу не раскатились выстрелы дробовика.
Скоро возвратился дедушка. За ним в избушку проскользнула крупная, с черно-бурой спиной овчарка и легла у входа. В сторожке было темно. Под светом семилинейной лампы блестел начищенный бок
