рассеянным взглядом, теребя окладистую бороду. Движением руки предложил им сесть.
Теперь Горюнов решал, кого же выбирать. Каждый из них мастер по-своему. Один умеет найти дорожку в кромешной тьме, но пасует в тумане. Другие могут сесть в лесной колодец, не оцарапавшись о деревья, даже если от концов лопастей винта до веток остаются дюймы, но над неспокойным морем их подводит глубинный глазомер. Вот тот, синеглазый, всем хорош, но у него двое малышей. Может быть, Богунец? Отдохнул ли он после недавнего полета?
— Богунец.
Вскочил стройный щеголеватый парень.
— Готов, командир!
— Николай Петрович. — Тут Горюнов еле заметно улыбнулся.
Чуть приподнялся и сел, блеснув седоватыми висками, командир звена Батурин.
Помедлив, Горюнов назвал третьего:
— Руссов.
Встал и Руссов, его голова почти уперлась в низкий потолок комнаты предполетной подготовки.
Воеводин забеспокоился.
«И Богунец и Руссов только что вернулись из тяжелых полетов. Может быть, слетать мне?»— написал он на вырванном из блокнота листке и подсунул его Горюнову.
Взяв у инспектора авторучку, командир эскадрильи черканул на том же листке: «Решаю я!»
— Названные экипажи остаются, остальные свободны. Не расползаться, всем быть в готовности «три», — сказал Горюнов и нажал кнопку селектора. — Жду из управления ответ на повторную телеграмму!
Один за другим пилоты-«запасники» вышли из комнаты.
— Принимайте, — ответили с телетайпа. — В силе ответ на первый запрос.
Мудрят в городе. «Ответственность ваша» — первый ответ. И нет в нем словечка «согласен» или «одобряю». Вот так всегда. А потом участливо спрашивают: «Что-то ты похудел и пожелтел, дорогой Михаил Михайлович?» Знают, о чем сегодня идет речь: действовать надо по новому спасательному варианту, о котором он говорил и писал еще полгода назад в научном журнале. И все как в песок. Похвалить — похвалили, отработать с летчиками как следует не дали, а сейчас прижало, и надо играть с листа!
— Первый! — пробасил висящий на стене динамик голосом диспетчера. — Чувствую, у буксира туго. Торопитесь!
— Ну? — повернулся комэск к Воеводину.
Инспектор вынул из кармана листочек, развернул его и ногтем подчеркнул слова Горюнова: «Решаю я!»
— Спасибо, Иван Иванович! — изобразив улыбку, наклонил голову комэск.
— На здоровье, Михаил Михайлович! — преувеличенно низко поклонился Воеводин и порвал бумажку на клочки.
— Ладно, пошли, товарищи, на аэродром! Предполетную подготовку проведем около машин, — тихо сказал Горюнов оставшимся летчикам…
Три тяжелых вертолета повел за собой Горюнов. Он не пошел прямо, по пеленгу радиобуя, а пробирался между облаками и землей, обходя сопки и леса, над которыми ветер терзал клочковатые тучи, крутил мокрое крошево из снега, старых листьев и перегоревшего мха. Вертолеты держали постоянный крен к ветру, поэтому казалось, что летят они боком, то проваливаясь, то взмывая друг над другом. Но даже над ровной тундрой ветер швырял вертолеты в стороны, бил в борта сильно и глухо, как штормовая волна в скулу корабля. Железные машины дрожали в ознобе.
От сильной болтанки второму пилоту Горюнова стало дурно. Горюнов посмотрел на его позеленевшее лицо, потом на себя в бортовое зеркало: щеки и губы отплясывают ритмический танец. Увел взгляд, посмотрел, как мотается перчатка на срезе приборной доски, — вот-вот упадет. Кабина наполнена звоном слабо прикрученной панели, бряцанием какой-то железки о дюралевый пол. Все это смешалось с треском эфира в наушниках, с воем двигателей.
— Где вы? — запросила земля. — На локаторе пропали всплески.
— Топаем впритирку к планете. Сильный мордотык, и качает приятно, як в люльке! — ответил Богунец.
Земля тяжело вздохнула:
— Поздравляю… Ничего, други, держите крепче штурвал за рога!
Через час полета у Горюнова заныл коренной зуб. В последнее время боль мучила его почти в каждом тяжелом полете. «Нервы ни к черту стали!» Он старался отвлечься работой, но боль не проходила и уже тупо билась в виске около правого глаза.
— Не сходитесь близко! — передал он ведомым, чувствуя, как от усталости притупляется чувство реального, опасно расслабляется организм.
Горюнов расстегнул воротник, и в кабине запахло потом и еще чем-то необъяснимым, вроде бы запахом перекаленного железа. Краем глаза увидел знакомое: на запястьях второго пилота поднялись белесые волоски. Они будут стоять жесткой щетиной, пока не ослабнет напряжение кожи, пока сильно утомленный, но упрямый пилот не отпустит штурвал.
— Давай я поведу, — сказал Горюнов, хлопнув молодого летчика по плечу.
Тот посмотрел на комэска с благодарностью, но отказался.
— Отдохни! — уже приказал Горюнов…
Наконец вертолеты пробились в «воронку хорошей погоды». Здесь ветер почти вдвое умерил свою ярость.
— Пройдите мимо, я на вас полюбуюсь!
Три вертолета, колыхаясь, медленно проплыли рядом с машиной Горюнова, и он их внимательно осмотрел. У Богунца, наверное от соприкосновения с землей на большой скорости, вышибло из обода покрышку левого колеса. «Растяпа!»
— Как чувствуете себя, Богунец?
— Нормально.
— Корабль все видите?
— Вижу! — как эхо прокатилось трижды.
Волны швыряли буксир, брызги их доходили до клотика, гнали судно с плотом на камни Кильдинского зуба. Не больше мили осталось до зубастого берега.
Горюнов понимал, что успех спасательной операции мало зависит от его команд и личных действий. Вроде бы все обговорено на земле, но если кто-нибудь расслабится на миг, проморгает порыв ветра, вертолет ударит о судно. Упадет он в море, не выплывет, не выловишь. А их четверо в каждой машине. Можно только заменить, завершить дело, возвратиться домой и собирать узелок с бельишком и хлебом да уповать на негрозный суд.
«Высоки мачты и бортовые краны… отставить, ребята!» — думал Горюнов и, помяв пальцами влажную бороду, сказал!
— Доложить готовность!
Связав взглядом судно с торчащей из моря скалой острова Кильдин, определил, что даже с плотом, который держит «Крепкий», как плавучий якорь, буксир покрывает десять миль в час, а до камней меньше мили.
— «Капитан», начинай… Если какой рыжий промахнется — уши надеру!
Вертолет Батурина пошел вниз. При довороте матово блеснуло стекло иллюминатора. Он уже около самой высокой мачты — море размахивает ею, как огромной дубиной. Качка судна бортовая и килевая, и верхушка мачты описывает неровный эллипс. На несколько секунд вертолет замирает — пилот разглядывает границы опасной зоны.
Но вот он поворачивает машину хвостом к судну и пятится к палубе.
«Отшибает ему хвостовую балку! — волнуется Горюнов, хотя понимает, что висеть можно только носом против ветра, поэтому Батурин и подбирается к корме судна задом да еще снизился до середины мачты, где размах «дубины» меньше.
