улыбнулся Каминский. — Где баня знаете?
— Приблизительно…
— Тогда до встречи.
Малюта зашагал по дорожке к непритязательному двухэтажному строению, где ему был определен номер. Наконец, оставшись один, он принялся обкатывать случайно полученную информацию. В сухом остатке получалось, что Стариков со своей командой решил в одночасье покончить с опасным конкурентом и остаться безраздельным распорядителем генеральской головы и тела. Жмет он на самую больную и слабую клавишу в губернаторской душе и, судя по всему, дожмет и своего добьется. Знать бы только, кого они планируют в очередные генеральные союзники на новом этапе. Да и будет ли он, этот новый этап? Может, все краем и ограничится? Хотя, судя по всему, Плавский уже закусил удила и видит себя в Кремлевском кабинете. Конечно, дай-то Бог, а там глядишь, и нам чего-нибудь обломится. Да мечтается оно всегда легко и приятно, но что мне сейчас предпринять? Ну уж точно не звонить в Москву! Сначала дождись назначения, приезжай в край, утвердись, а там посмотрим, что к чему.
На всякий случай покрутившись нагишом перед зеркалом и клещей не обнаружив, он переоделся в спортивный костюм и собрался в баню. Он прекрасно помнил, что для генерала есть два святых действа — рыбалка и баня.
Задумавшись, Малюта чуть было не столкнулся с неспешно прогуливающимися у их корпуса Стариковым и Драковым.
— А вот и Малюта Максимович, наш будущий наместник Президента в крае, — вальяжно растягивая слова, прогнусавил Алексей Викторович, — познакомьтесь, прошу вас.
— Драков — депутат законодательного собрания края.
— Скураш, пока никуда не назначенный гость губернатора, — пожимая протянутую руку, сказал Малюта.
— Ну, вот и прекрасно, вы главное, не забудьте, кто вас познакомил… — ввернул Стариков.
— Спасибо, Алексей Викторович, — поблагодарил Малюта, — а то мы сегодня весь день с Павлом Петровичем то там, то здесь сталкиваемся, а представить нас друг другу так никто и не удосужился. Вот вы, с присущей вам прозорливостью, и устранили эту досадную неловкость.
— Да, конечно, спасибо вам, Алексей Викторович, — немного в нос пробубнил Павел, — ну так я пойду, а то еще дела есть. Так мы с вами договорились, завтра обедаем у меня дома. Я сам чего-нибудь вкусненького из старины сварганю. Жду. А вы простите, — поворачиваясь к Скурашу, продолжил Драков, — что так и не поговорили пока, может, завтра, может, еще когда, ладно? Думаю, что, э-э-э, времени у нас будет вдосталь.
«Пожалуй, для меня Дракова на сегодня уже предостаточно! Но Стариков — красава, юлит как котенок, такому яда в чай ближнему капнуть — раз плюнуть! Интересно бы послушать, о чем они там за Пашиным обеденным столом говорить будут», — как бы подвел итоги Малюта, шагая по направлению к бане. Ему почему-то было немножко жалко этого неискушенного и во многом наивного боксера.
Назначение Малюты состоялось только в августе. Никаких особых инструкций и напутствий после выхода указа он не получил, в державные кабинеты приглашен не был, только будущий его начальник, которому, неизвестно с какого перепугу, поручили контроль за наместниками, носился по шестому подъезду Старой площади с воплями, что в Есейск не того назначили, что у Малюты дырка в голове, и вообще он безбашенный, но переплюнуть волю первого зама главы не так-то просто, а если честно, то всем было до фонаря. Державная Москва готовилась к очередному шунтированию, и никого чужие проблемы не интересовали. Это уже позже, поскитавшись по коридорам власти, Скураш стал догадываться об истинных причинах тех давних стенаний пыхтящего трубкой рыжебородого начальника, а причина была банальной и древней как мир — сладкая должность проплыла мимо без всякой личной пользы и выгоды. Ох, и не взлюбили его за это в родном управлении! А кому ты взлюбишься, когда чужому кошельку аборт сделал? Только на второй год наместничества Малюта сообразил, что к чему, и стал возить в Москву подношения. Пусть и мелкие, но всегда начальству желанные. Так уж устроен чиновничьей мир: низшие волокут высшим, а те свою очередь, еще более высоким, и так до… аж и боязно представить! Но как только Скураш принял условия игры и поволок, так у него тут же по-свойски оттяпали кусок безлюдной территории, благо формальные поводы были, и посадили туда парочку его бывших подчиненных, наделив их наместническими статусами. Вот так не мытьем так катаньем, начальство свое выкружило. Да и Бог с ним, что на тех липовых субъектах людей меньше проживало, чем в большой столичной многоэтажке, кого это волнует? Малюта еще когда написал докладную о ликвидации этих потешных субъектов, жрущих бюджетные деньги, как кот Василий дармовую сметану.
В Есейске нового наместника ждали с кипучим нетерпением, как когда-то давно дожидались в глухой провинции приезда справедливого барина, вот, дескать, он приедет и ужо всех рассудит. Как позже оказалось, нетерпенничали все, а пуще всех дожидалась нового объекта публичного обсасывания пишущая братия, которая прежде всего ждала от нового «царева ока» открытых баталий с губернатором и укорота генеральского не по дням, а по часам растущего аппетита. И каково же было всеобщее разочарование, когда пришлый чиновник закопался в бумагах, стал встречаться с простыми гражданами, начисто отгородился от журналистов, принялся ездить по городам и весям и летать по национальным поселкам, станкам и факториям, куда не то что москвичи, а и свои местные, районного уровня начальники раз в десятилетие заглядывали порыбачить да поохотиться.
Иной раз, намотавшись по богом забытым углам необъятного края, Малюта просто за голову хватался от беспросветной нищеты и дикости им увиденного. Страшные, выдубленные ветрами, дождями и метелями до металлической серости избы, глухие, такого же колера заборы, сараи и амбары, в беспорядке приткнувшиеся по берегам рек среди чахлой тайги, казались призраками, пришедшими из далекой древности. Они еще потом долго стояли перед глазами, не давая уснуть по ночам.
Скурашу, как всегда повезло с подчиненными. В отличие от общепринятой традиции всюду таскать с собой своих людей, он еще с армейских времен предпочитал доверять и работать с теми, кого Господь поставил под его начало, и, как правило, они очень редко его подводили. Да и подводят, по неписанным законам бюрократического дарвинизма, в основном, свои, выкормыши, которых тянут и которым черствый сухарь службы неведом. Вот эти как раз и готовы в одночасье слопать своего благодетеля со всеми потрохами.
Руководителем его небольшого аппарата был человек в годах, в прошлом из неудавшихся ученых, рассудительный до занудства, щепетила и педант, каких не сыскать уже в наше суматошное время, хотя само время для Потапа Филимоновича Третьяковского существовало лишь как философская категория и никакого касательства к обыденной его жизни не имело. Он, как никто другой, соответствовал внутреннему духу той земли, на которой родился он сам и все его, хранимые в памяти, видимые и невидимые предки. Детишек Бог ему не дал, оттого достаток в его доме водился, и жили они с супругой тихо, без зависти и в свое удовольствие. И только одна небольшая страстишка жила в душе Потапа Филимоновича: он до безумия любил коньяк, и не просто его любил, а по-настоящему знал, ценил и мог о нем говорить часами. Но коньячная заковыка, была, что называется, только запевом, потом наружу неизбежно вырывалась извечная болезнь русской интеллигенции — либеральное брюзжание о непотребности нашей действительности. Да, Третьяковский был неисправимым либералом. Как правило, он и ему подобные индивидуумы являются как бы хранителями, жрецами, что ли, великих идей, они служат им преданно, бескорыстно и фанатично. Возможно, именно им, а не запыленным томам и иссушенной собственной значимостью профессуре, человечество обязано сохранностью жизненной силы этих самых будоражащих мозги знаний; именно такие народные подвижники и не дают угаснуть Прометееву огню человеческого разума. Должностью своей Потап Фимимонович тяготился, но вынужден был обязанности исполнять прилежно, так как по-другому работать был не приучен, иных же способностей для изыскания средств к существованию не имел.
Малюта, подметивший такую необычность в своем помощнике, стал ее исподволь стимулировать, помаленьку перетаскивая из своего рабочего кабинета в комнату Третьяковского дорогие коньяки, которые наместнику в изобилии подносили по всякому случаю. Даже младенцу в нашей достославной державе известно, что бутылка спиртного, не взирая на свое достоинство и цену, взяткой не считается. Иногда после рабочего дня, не нарушая издревле заведенных традиций, тесный коллектив сгруживался вокруг
