«Нож!» – крикнул кто-то внутри, и Харальд вспомнил. С яростным хрипом он повернул руку с лезвием и провел им по ладони.
Боль отрезвила. Алый потек словно вобрал в себя дурман, и Харальд вновь смог думать и двигаться. И вовремя. Со стороны потайного прохода, что ведет к малой пиршественной зале и заодно – к отверстию для подглядывания, донеслись голоса. Возвращалась хозяйка в сопровождении верной ученицы.
Мокрый и обессиленный, словно после переправы через широкую реку, Харальд вывалился в коридор. Порез оказался велик, и руку дергало болью. Не обращая на нее внимания, Харальд спрятал нож и поспешил на стену замка.
Во дворе его встретил дождь, мелкий и противный. Погода мерзкая, но в такую ночь бежать легче.
Не особенно таясь, он поднялся на стену. Со стороны реки она всего одна, и не такая высокая. Вряд ли, кто отважится на штурм с воды. Капитан сам распределял патрули, и ускользнуть от них будет не так сложно. Мешок с вещами спрятал в башне заранее, равно как и веревку.
Руки слушались еще плохо, и он немало повозился, прежде чем обмотал толстый мокрый канат вокруг одного из зубцов. Проверил, все ли закреплено нормально, и с мешком на плечах успел свеситься со стены, прежде чем услышал голоса.
Харальд замер, прижимаясь к холодному камню. Стражники идут без факелов и веревку вряд ли заметят, а вот на странные звуки точно обратят внимание. Голоса приближались, и вскоре стало возможным разобрать слова.
– А ты чего? – спросил один из воинов, находясь почти над головой Харальда.
– А я чего? – ответил второй самодовольно. – Юбку ей задрал, ну и все сделал, как положено.
– А муж? – В голосе звучало веселье.
– Чего муж? – отозвался приятель веселого, дока, судя по всему, по части похождений. – Муж как под стол свалился, так и спал там. Вот как со стражниками пить!
Оба захохотали. Смех постепенно стих.
Облегченно вздохнув, Харальд продолжил путь. Рана на ладони сильно мешала, боль доходила до самой шеи. Мускулы ныли, мешок больно оттягивал плечи, а спуск казался бесконечным.
В тот миг, когда боль сделалась нестерпимой и Харальд готов был отпустить веревку, что-то сильно ударилось в сапоги. Хватая воздух пересохшим горлом, беглец едва не повалился на мокрую землю. Отдышавшись, двинулся на поиски.
Корабль оказался легко заметен благодаря фонарям на корме и носу. Харальд прислушался: было тихо. Лишь плескала река, и дождик с шипением падал на ее поверхность. Подойдя к темной корабельной туше, бывший капитан осторожно зашагал вдоль борта, пытаясь обнаружить лодку Вода быстро поднялась выше голенищ, но он уже так промок под дождем, что даже холода не ощутил.
Почти сразу что-то ударило в грудь. После ощупывания выяснилось, что это борт искомой лодки.
Харальд забросил в нее мешок, затем перерезал привязь и медленно, шаг за шагом повел украденную посудину подальше от корабля. Влезть в нее без шума вряд ли удастся, так что лучше не рисковать.
Вскоре он запрыгнул в лодку и начал грести, преодолевая течение Дело это оказалось непривычное, и опять же мешала боль в руке, поэтому двигался беглец очень медленно. К боли от раны вскоре добавилась боль в мускулах, непривычных к гребле, но жаловаться было некому. Боль помогала не вспоминать о том, от чего он бежит.
Лодка воняла тухлой рыбой. Берег потихоньку приближался, а он все работал веслами, стараясь не плескать. Ладони горели, и затушить эту боль не могла и речная вода, в которую Харальд периодически окунал ладони.
Наконец днише заскрипело, наткнувшись на песок, и Харальд с облегчением выпустил весла. С трудом, сдерживая стоны, он закинул на плечо мешок и выбрался из лодки
Поскольку топора не было, он мечом проделал в бортах несколько дыр и лишь после этого двинулся прочь от реки. Вскоре над головой сомкнулись ветви и темной стеной окружили беглеца деревья.
Деревья, только деревья окружали беглецов вот уже три дня, с момента ухода из становища. Никаких при знаков преследования.
Все прошло даже проще, чем предполагал Харальд к назначенному моменту почти никто из нид, исключая детей, не мог стоять на ногах. Не отведать священного напитка в день праздника – значит оскорбить предков. Кое-кто валялся без движения, и даже без дыхания, кое-кого рвало недавно съеденным мясом, иные бродили по становищу, выкрикивая бессмыслицу. В День Предков можно все, ибо руками человека в это время водят духи. Потерявшую сознание после второго ковша Асенефу Харальд на руках отнес в юрту.
Никем не замеченный выскользнул он из пределов становища. Книга в специально сшитой сумке оттягивала бок. Ее Харальд не доверил даже Торвальду.
Тот ждал у сосны.
Быстро нагрузились и, не мешкая, двинулись в путь. Надо уйти подальше, пока племя не поймет, что двое чужаков с юга тайком бежали, никому ничего не сказав.
И третий день – только деревья вокруг, острый запах хвои и беспрерывное пение ошалевших от весны птиц.
Торвальд с каждой пройденной верстой веселел, улыбка все чаше появлялась на его широком лице. Харалъд, наоборот, шагал мрачный, насупленный. Никак не удавалось пристроить сумку с книгой так, чтобы она не втыкалась в бок, а перекладывать ее в мешок он не хотел
Но пуще телесных мук досаждали душевные. Ему снилась Асенефа, ее голос, ее смех. С ужасом ловил себя на том, что не хочет идти на юг, что с удовольствием вернулся бы в племя. Ведь книгу можно читать и там
Скулы сводило судорогой, в груди ныло, но он упорно шагал вперед, постоянно повторяя про себя,
