Горшо Пуст подавился рвущимися с языка возражениями.
– Хм? – заметил вампир. – А почему бы и нет?
– Ах, если бы сбылась моя мечта, другая жизнь настала бы тогда… – заголосил Вагонетка, прижимая к себе кувшин.
Гному на происходящее было глубоко наплевать.
– Решай сам, – сказал вампир, покосившись на студента, а Ах-Мехмед улыбнулся широко, точно собирающийся наехать на пешехода автобус.
– Я… вы понимаете, – интуиция была свойственна Типусу Вдамсу примерно в той же степени, в какой умение плавать – кирпичу, но в этот момент студент заподозрил какой-то подвох. – А если я захочу продолжить обучение в университете?
– Вай-вай, евнух не должен быть образованным, – убежденно проговорил Ах-Мехмед. – Он должен быть наблюдательным.
– Ладно… я согласен.
– Тогда мы уходим, – Горшо Пуст вытряс из бороды остатки вчерашнего кебаба и поднялся. – Вагонетка, брось ты этот кувшин.
– Может взять как сувенир. Для дорогих гостей ничего не жалко, – и Ах-Мехмед в очередной раз показал, что запас улыбок у него достаточно велик.
Вампир, председатель Клуба любителей реальности и пошатывающийся Вагонетка покинули оазис и зашагали по песку. Вскоре их фигуры скрылись за похожими на верблюжьи горбы барханами.
– Пойдем, – деловито проговорил Ах-Мехмед. – Чтобы стать настоящим евнухом, тебе предстоит пройти через одну небольшую формальность…
– Без этого не обойтись?
– Вай-вай, никак.
Типуса Вдамса завели в одну из кибиток, там что-то звякнуло, раздался негромкий смешок, треск рвущейся ткани. А затем кибитка породила дикий, полный ужаса вопль, от которого кроны пальм слегка качнулись, а верблюды на мгновение повернули надменные морды.
Услышавший его Гемоглолюб злобно и ехидно улыбнулся.
Нечто сияющее и стремительное, похожее на крылатую, осыпанную золотой крошкой змею, мчалось над пустыней.
Солнечный Дракон шел по следу.
Он чувствовал, что цель близка.
Вера способна двигать горы.
А еще избавлять от перхоти, излечивать простуду, превращать подкрашенную воду в сильное лекарство и наполнять карманы священнослужителей приятно звенящими монетами.
Проще говоря, вера очень сильно искажает реальность. Каждый искренне верующий является чем-то вроде черной дыры, тянущей на себя не гравитационное, а вероятностное поле Вселенной и неосознанно перестраивающей его по своему вкусу и желанию.
В не до конца реальных мирах ее воздействие заметно очень сильно.
Вася Пукин истово верил в то, что Волшебный Лес, где спрятаны Могущественные Артефакты, не может быть опасен для Спасителя Мира, поэтому в его реальности чудовищ в Пуще не существовало.
Вася замечал, конечно, шевеление веток и трепет листьев, но объяснял их просто – в Волшебном Лесу листья и должны шевелиться сами по себе. А самые разные чудовища, хищные, зубастые и когтистые, ядовитые и коварные, способные в одиночку справиться с танковым батальоном, бросались на бредущего через лес человека – и с удивлением пролетали сквозь него.
Челюсти зря клацали, когти прорезали воздух, а яд тратился впустую.
Разочарованные и обиженные страшилища отставали от человека и начинали драться между собой.
У одного карачуна, пытавшегося укусить человека за ногу на протяжении примерно километра, но лишь засорившего пасть хвоей, травой и поганками, случился нервный приступ.
Закончился он, правда, довольно быстро, вместе с жизнью самого карачуна, убитого соседями по экологической нише.
Васе же сильнее всего досаждали комары, слишком примитивные, чтобы обращать внимание на какую- то там веру, и собственные ноги, самым подлым образом гудящие и саднящие.
– Ага, – сказал гость с Земли, когда впереди открылась поляна. – Вот неплохое место, чтобы перекусить.
Посреди поляны располагалась самая обыкновенная печь, из трубы шел дым, а в устье виднелся поднос, уставленный румяными пирожками.
– Сядь на пенек, съешь пирожок, – проговорила печь низким добродушным голосом, и из земли с трухлявым скрипом выдвинулся усаженный опятами пень.
– А с чем пироги? – осведомился Вася, не выказывая ни малейшего удивления. – А то я с капустой не ем…
Почему бы в волшебном лесу не быть говорящей печи, установленной специально для странствующих героев?
– С мясом, – ответила печка, и в ее голосе Васе почудилось странное напряжение.
