Теперь она, покрытая ранами, замазанными кремом и пудрой, уединилась на этом берегу и ждала. Разумеется, она ждала Зорбу, капитана с тысячью шрамами. Я горел желанием посмотреть, как эти два комедианта, наконец, встретятся в критских декорациях, нарисованных грубыми мазками.
- Две кровати, мадам Гортензия! - сказал я, сгибаясь в поклоне перед старой комедианткой из любовной пьесы. - Две кровати без клопов.
- Клопов нет, клопов нет! - вскрикнула она, бросив на меня долгий вызывающий взгляд.
- Их там полно, их там полно! - кричали с насмешкой глотки Калибана.
- Их нет! Их нет! - настаивала она, притопывая на камнях своей маленькой жирной ножкой в толстом небесного цвета чулке. Она была обута в старые дырявые шлепанцы, украшенные кокетливыми шёлковыми бантиками.
- У!.. У!.. Дьявол тебя разбери, примадонна! - продолжал хохотать Калибан.
Но мадам Гортензия, полная достоинства, уже двинулась, показывая дорогу и нам. Она источала запах пудры и дешёвого мыла.
Зорба шёл позади неё, пожирая её глазами.
- Глянь-ка на неё, хозяин, - открылся он мне. - Как она переваливается, шлюха: топ! топ! Словно барашек, у которого огромный жирный курдюк! Упали две-три больших капли, небо потемнело. Голубые молнии рассекли гору. Девочки, закутанные в маленькие белые накидки из козьей шерсти, поспешно гнали с пастбищ коз и овец. Женщины, сидя на корточках перед очагами, разводили огонь для ужина.
Зорба нервно прикусил ус, не отрывая взгляд от раскачивающихся бёдер дамы.
- Хм! - пробормотал он внезапно, вздохнув.- Эта потаскуха жизнь! У неё всегда есть для тебя сюрприз.
3
Небольшой отель мадам Гортензии составляли старые купальные кабины, прилепившиеся одна к другой. В первой находилась лавчонка. Здесь можно было купить конфеты, сигареты, орешки, фитили для ламп, буквари, свечи и помаду. Четыре других кабины, расположенные одна за другой, служили спальнями. Позади, во дворе, находились кухня, прачечная, курятник и клетки с кроликами. Вокруг, посаженные в мелкий песок, росли отдельными кустиками бамбук и дикий инжир. Весь этот ансамбль издавал запах моря, помёта и мочи. Время от времени, когда проходила мадам Гортензия, запахи менялись, похоже, что перед вами опорожняли парикмахерскую посуду.
Приготовив постели, мы улеглись и проспали до утра. Не помню снов, приходивших ко мне, но, поднявшись, я чувствовал себя легко и свободно, словно искупался в море.
Было воскресенье, рабочие из близлежащих деревень должны были начать работу на шахте на следующий день, так что в этот день у меня имелось время прогуляться и посмотреть, на какие берега забросила меня судьба. Заря едва занялась, когда я вышел из дому. Пройдя сады, я двинулся вдоль берега моря, торопясь познакомиться с водой, землёй и воздухом, срывая дикие растения, отчего мои ладони стали пахнуть тмином, шалфеем и мятой.
Я поднялся на возвышенность и осмотрелся. Передо мной простирался суровый пейзаж из гранита и твёрдого известняка, виднелись тёмные купы цератоний, серебристые оливковые рощи, инжир и виноградники. В затишке росли сады с мушмулой, апельсиновыми и лимонными деревьями; вблизи берега были разбиты огороды. Море ещё волновалось. Огромное, оно несло свои волны от африканских берегов, с рёвом бросалось на Крит и грызло его берега. Совсем рядом низкий песчаный островок высвечивался розовым девственным светом первых лучей солнца.
Этот критский пейзаж показался мне похожим на хорошую прозу: отшлифованную, строгую, одновременно мощную и сдержанную, выражавшую суть самыми простыми средствами. Тем не менее, среди строгих линий можно было угадать чувственность и негаданную нежность; в укрытых от ветра уголках источали божественный аромат апельсиновые и лимонные рощи, а дальше, в бескрайности моря, рождался неисчерпаемый источник поэзии.
- Крит, - восторгался я, - Крит… - и сердце моё откликалось в груди взволнованными ударами. Спустившись с небольшого холма, я пошёл по кромке воды. Показались крикливые молодые девушки в белых как снег косынках, жёлтых сапожках и с подвёрнутыми юбками; они шли послушать службу в монастырь, который виднелся вдалеке, сверкая белизной.
Я остановился. Едва девушки заметили меня, их смех затих, лица при виде незнакомого мужчины неприступно окаменели. Тела девушек с головы до пят приготовились к защите, пальцы нервно вцепились в корсажи застёгнутых на все пуговицы юбок. Кровь их взволновалась. На всём побережье Крита, обращённом в сторону Африки, корсары в течение многих столетий совершали набеги, похищали овец, женщин и детей. Они связывали свои жертвы красными поясами, бросали в трюмы и поднимали якоря, отправляясь в Алжир, Александрию, Бейрут, чтобы там их продать. На протяжении веков у этих берегов, лежащих чёрными фиордами, море оглашалось плачем. Я пристально смотрел на приближающихся девушек, диких, прижавшихся друг к другу, словно старавшихся оградить себя непреодолимым барьером. Инстинкт, рождённый в прошедшие столетия, возвратился теперь без повода, повинуясь подсознательному чувству.
Пропуская девушек, я с улыбкой отступил, тотчас, будто почувствовав, что веками грозившая им опасность, возникшая вдруг в нашу благополучную эпоху, миновала, лица их посветлели, линия фронта ослабела, все разом весёлыми и чистыми голосами пожелали мне доброго утра. В ту же минуту далёкий звон монастырских колоколов, полный счастья и неги, наполнил воздух ликованием.
Солнце уже высоко поднялось на безоблачном небе. Укрывшись, как чайка, в расселине, я созерцал море. Тело, здоровое и гибкое, было полно энергии, и моё сознание, следуя за волнами, покорно подчинилось ритму водной стихии.
Постепенно сердце моё переполнялось. Мне слышались неясные голоса, властные и молящие. Я узнал этот зов. Стоило мне на мгновение остаться одному, как меня охватывала тревога от ужасных предчувствий, безумный страх, доводивший до исступления.
Я быстро раскрыл томик Данте, спутника моих путешествий, чтобы не слышать и не проклинать ужасного демона. Листая книгу, я читал одно стихотворение, отрывок из другого, оживлял в памяти всю песнь целиком, и обречённые души со стоном сходили с пылающих страниц. Чуть дальше оскорблённые узники силились взобраться на высокую отвесную гору. А ещё выше, среди изумрудных лугов бродили блаженные души, похожие на сверкающих светлячков. Я расхаживал по этой ужасной обители, заходя то в Ад, то в Чистилище, то в Рай, словно бродил в собственных владениях. Я страдал, надеялся и вкушал блаженство, полностью отдаваясь чудесным стихам.
Захлопнув томик Данте, я посмотрел в сторону открытого моря. Одинокая чайка, сидя на гребне волны, поднималась и опускалась вместе с ней, предаваясь наслаждению. На берегу у самой воды появился загорелый босой юноша, он пел песнь о любви. Возможно, он предугадывал те страдания, которые она принесёт. Его голос срывался, как у молодого петуха.
С давних времён люди пели песни на стихи Данте. Подобно тому, как любовная песня настраивает юношей и девушек на восприятие большого чувства, так жгучие флорентийские стихи готовят итальянских подростков к борьбе за освобождение. Из поколения в поколение объединялись они с душой поэта, отвергая рабство.
Услышав смех за своей спиной, я разом спустился с вершин стихов Данте. Обернувшись, я увидел Зорбу, стоящего позади меня и смеявшегося от души.
- Что это за манеры такие, хозяин? - крикнул он. - Вот уже несколько часов, как я тебя повсюду ищу.
Я не отвечал и не двигался, и он снова закричал:
- Уже давно полдень пробило, курица-то уже готова, она скоро совсем вся растает, бедняжка! Можешь ты это понять?
- Я понимаю, но я не голоден.
- Ты не голоден! - сказал Зорба, хлопая себя по бёдрам. - Но ты ничего не ел с утра. Нужно
