На глазах у Магдалины выступили слезы.
— Ты прав, я — женщина, слабое, легко уязвимое создание… — тихо сказала она, вошла в дом и уселась, собравшись в комок, у очага.
Марфа накрыла стол для ужина. Ученики пришли со двора и уселись вокруг на коленях. Лазарь выпил куриный отвар, который в жилах его превращался в кровь и придавал ему силы. Воздух, свет, еда постепенно восстанавливали и укрепляли его потрескавшееся тело.
Дверь в соседнюю комнату отворилась, и вошел бледный, словно воздушный призрак, почтенный раввин. Он тяжело опирался о посох священника, потому что ноги уже отказывались держать его тело. Раввин увидел Иисуса и кивнул ему, давая понять, что желает поговорить. Иисус встал, помог раввину сесть и сам сел рядом с Лазарем.
— Мне тоже нужно поговорить с тобой, старче, — сказал Иисус.
— Сегодня я должен пожурить тебя, дитя мое, — сказал раввин, глядя на него со строгой нежностью. — Я говорю об этом открыто, в присутствии всех. Пусть нас слышат женщины, мужчины и Лазарь, который встал из могилы и, должно быть, знает многие тайны. Пусть все слышат и судят нас.
— Что могут знать люди? — ответил Иисус. — Ангел витает в этом доме и слышит все — спросите о том у Матфея. Пусть он и судит. В чем твоя жалоба, старче?
— Почему ты хочешь упразднить Святой Закон? Доныне ты почитал его, как сын почитает престарелого отца, но сегодня поднял перед Храмом свой собственный стяг. Что есть предел для бунта твоего сердца?
— Любовь, старче. Стопы Божьи. Там он уляжется и утихомирится.
— Разве ты не можешь добраться туда в согласии со Святым Законом? Разве ты не знаешь, что гласит наше святое Писание? За девятьсот четырнадцать поколений до того, как Бог сотворил мир, Закон был уже записан. Не на пергаменте, потому как не было еще животных, из шкуры которых изготовляют пергамент. Не на древе, потому как и деревьев еще не было. Не на камне, потому как и камней еще не было. Он был начертан черными языками пламени поверх белого огня на левой длани Господа. В согласии с этим святым Законом Бог и сотворил мир.
— Нет! Нет! — воскликнул Иисус, дав себе волю. — Нет!
Почтенный раввин нежно коснулся его руки:
— Почему ты кричишь, дитя мое?
Иисус покраснел от стыда. Узда выскользнула из дланей его. Он больше не в силах был приказывать собственной душе. Весь он — с головы до ног — был сплошная рана: любое прикосновение, даже самое легкое, заставляло его кричать от боли.
И он закричал. Затем, несколько успокоившись, взял почтенного раввина за руку и сказал уже тише:
— Святое Писание — это листы моего сердца, старче. Все прочие листы я разорвал.
И тут же исправил сам себя:
— Нет, не я… Не я, а пославший меня Бог.
Сидя рядом с Иисусом и касаясь коленями его колен, почтенный раввин чувствовал, как некая раскаленная мощь неудержимо рвется из тела Иисуса, и, когда из от крытого окна вдруг метнулся порыв ветра и погасил светильник, раввин увидел, что Сын Марин стоит во мраке исполненный сияния, словно огненный столб. Он пристально глянул по обе стороны Иисуса, готовый увидеть там Моисея и Илью, но никого не увидел. Иисус одиноко стоял в сиянии своем, касаясь головой камышового потолка и воспламеняя его.
И в то мгновение, когда из уст почтенного раввина готов был сорваться громкий крик, Иисус распростер руки — и возник крест, который лизали языки пламени…
Марфа поднялась, зажгла светильник, все сразу же вернулось на свое место и оказалось, что Иисус сидит, задумчиво склонив голову. Раввин огляделся вокруг: никто не видал ничего в темноте, все мирно устроились вокруг стола, приготовившись к ужину. «Бог держит меня в дланях своих и играет мною, — подумал старик. — Семь ступеней имеет истина, Он то поднимает, то опускает меня с одной ступени на другую, и голова моя идет от этого кругом…»
Иисус не был голоден и потому не стал садиться к столу. Остался на месте и почтенный раввин. Оба они сидели возле Лазаря, который закрыл глаза и казался спящим, но на самом деле не спал, а углубился в раздумья. Что это за сон приснился ему: будто он умер, его закопали в землю, вдруг раздался страшный крик: «Выйди, Лазарь!» Он, как был в саване, сорвался, вышел из могилы — и тут проснулся и оказался закутанным в саван, точь-в-точь как во сне? А может быть, это был не сон? Может быть, он и вправду спускался в потусторонний мир? Почтенный раввин склонился к Иисусу:
— Зачем ты вытащил его из могилы, дитя мое?
— Я не хотел делать этого, — тихо ответил Иисус. Не хотел, старче. Когда я увидел, что могильный камень поднимается, мне стало страшно. Я попытался было уйти, но постеснялся и остался там, хотя мне было страшно.
— Я все могу вынести. Все, кроме смрада гниющего тела, — сказал раввин. — Мне довелось видеть и другое страшное тело, которое еще жило, вкушало пищу, говорило, вздыхало, но уже гнило. Это был царь Ирод. Великая грешная душа. Он убил женщину, которую любил, прекрасную Мариамну, убил своих друзей, своих полководцев, своих сыновей. Он завладел целыми царствами, воздвиг башни, дворцы, города и святой Иерусалимский Храм, еще более пышный, чем древний Храм Соломона. Он прочно утвердил имя свое в камне, бронзе, золоте, жаждая бессмертия. И вдруг на самой вершине славы перст Божий коснулся его, и он тут же начал гнить. Мучился от голода, непрестанно ел, но все не мог насытиться. Внутренности его стали огромной зловонной раной, и он терпел такие муки, что шакалы дрожали по ночам от его воя. Его брюхо, ноги, подмышечные впадины начали вздуваться. Из срамного места, которое загнило первым, полезли черви. Смрад стоял столь сильный, что люди не могли приблизиться к нему, рабы его падали в обморок. Его повезли на теплые воды Каллирон близ Иордана, но там ему стало еще хуже. Его погружали в теплое масло — хуже. В те дни я прославил свое имя лечением и заклинанием болезней, слава обо мне дошла до царя, и он вызвал меня. Ирод находился тогда в садах Иерихона. Смрад его доносился от Иерусалима до Иордана. Когда я впервые приблизился к нему, то потерял сознание. Делая ему притирания, я тайком наклонился и меня вытошнило.
«И это царь, — сказал я тогда сам себе. — Вот каков, стало быть, человек — смрад и зловоние. Где ж тут душа, которая должна поставить все на свое место?»
Раввин говорил очень тихо, чтобы вкушавшие ужин не слышали его, а доведенный до отчаяния Иисус, склонив голову, слушал. Именно об этой услуге и хотел просить он в тот вечер почтенного раввина — поговорить с ним о смерти, чтобы набраться мужества. Ему нужно было видеть перед собой смерть, нужно было свыкнуться с ней, но теперь… Хотелось поднять руку и остановить почтенного раввина, крикнуть ему: «Довольно!» Но разве теперь его остановишь?! Тот спешил передать на словах весь смрад, извлечь его из своей памяти, очиститься от него!
— Притирания оказались тщетными — их тоже пожрали черви, но некий демон владел и повелевал им и среди этого смрада. Ирод распорядился собрать всех богатых и знатных людей Израиля и запер их у себя во дворе. Умирая, он крикнул своей сестре Саломее: «Как только я отдам душу, умертви их всех, чтобы не радовались смерти моей!» Он околел. Околел Ирод Великий, последний царь Иудеи. А я укрылся за деревьями и пустился в пляс: околел последний царь Иудеи, настал благословенный час, который предрек Моисей в Завете своем:
«Придет в конце царь, расслабленный и блудный, и сыны его будут нечестивы, и придут чужеземные рати, и царь с Запада завладеет Святою Землей. И тогда настанет конец света!» Так говорил пророк Моисей. Все свершилось — настал конец света!
Иисус сорвался с места. Он впервые слышал это пророчество.
— Где это написано? — воскликнул он. — Что это за пророк? Я впервые слышу это!
— Не так уж много лет назад в пещере посреди Иудейской пустыни нашли глиняный кувшин с древним пергаментом внутри. Какой-то монах нашел его. Он развернул пергамент и в начале его увидели заглавие, начертанное красными письменами: «Завет Моисеев». Перед смертью великий праотец позвал своего преемника Иисуса Навина и продиктовал ему все, что должно свершиться в грядущем. И вот мы дожили до времен, о которых гласит пророчество. Расслабленный царь — это Ирод, чужеземные рати — римляне, а
