человека, которого он мало сказать — презирал, с которым он брезговал бы дышать одним воздухом. Неужели возможно, что Паша с ним помирился? Ко всему этому примеривалось мое чувство личного отвращения к Ратаевскому.
— Вот он и спросил меня, — тем временем продолжал Борис, — устроился ли я где-либо. Я ответил, что нет и, сказать по правде, начинаю находить эту проблему трудной, если не неразрешимой. «Да вот езжайте в лагерь, — сказал он, — там работа будет». Я был сегодня утром у него в ревкоме, и он дал мне назначение и удостоверение.
Я ничего не ответил.
— А вы, говорят, там? — Он показал в направлений макбары. — Я к вам загляну завтра в гости, — фамильярно сказал он. — Мы с Глебом старые знакомые, — пояснил он присутствующим.
Мы поужинали, я извинился и отправился спать.
Утром я не мог сосредоточиться. Я осмотрел, разобрал и привел в порядок фотоаппарат, но из головы у меня не выходила забота о том, как предотвратить визиты Бориса, которыми он мог отравить мое существование. Я решил пойти в лагерь, показать фотоаппарат Листеру и как-либо устроить, чтоб Борис ко мне не ходил.
В лагере по утрам я обычно заставал всех за повседневной работой. В этот же день в центре стояла линейка, в ней сидел Борис и, высунувшись из экипажа, что-то говорил Листеру.
Увидев меня, Листер крикнул:
— А, Глеб! Хотите освежиться, проехаться в город? Езжайте с Борисом, привезите карты и нивелир.
Борис выглядел не очень обрадованным тем, что ему навязали спутника, но, видимо, слишком дорожил хорошими отношениями со всеми членами нового для него общества и поэтому с видом готовности подвинулся и сказал:
— Залезайте, Глеб, едем.
Магическое слово «карты», сказанное Листером, подстегнуло меня к немедленному решению. Ну конечно, карты; надо искать, и, может быть, среди карт, которые мне поручают привезти, я найду и нужную мне карту районов, отделяющих нас от Индии. Кстати, я сделаю несколько снимков Ферганы и покажу Листеру.
— Камера в порядке, — сказал я Листеру. — Могу я взять ее с собой?
— Ну разумеется, — последовал ответ.
Я сел в экипаж, и через несколько минут мы тронулись по покрытой густой пылью и сравнительно ровной дороге.
Борис говорил без умолку. Он все напирал на свои хорошие отношения с Александрой Ивановной и Катей и опять раз или два упомянул Юлю. Толмачев был все еще в Самарканде, и он краем уха слышал, что Владимир Николаевич, быть может, отсюда проедет на Памир — что-то еще хочет посмотреть.
Потом вдруг как будто случайно заметил:
— Так вы, стало быть, не видели Пашу вот уже столько времени. Как же это вы живете друг без друга? Если мы с вами в городе разойдемся, знаете ли вы, как его найти? Как его отдел называется?
— Не знаю, — чистосердечно ответил я, но вопрос и манера Бориса не понравились мне.
Часам к двум дня мы добрались до Ферганы. Дорога шла мимо больницы, и мы решили остановиться и проведать наших друзей.
Катя уже бежала навстречу.
Борис тотчас же извинился и пошел искать Юлю. Мы же с Катей сели в саду на скамейке.
— Он у вас? — надув губы, сказала Катя.
— Да, даже не знаю, как это вышло.
Она покачала головой:
— И я не понимаю Пашу. Он ему был так противен, а тут стал с ним чуть ли не ласков.
— Ну как вы живете, Катя? — переменил я тему.
— Хорошо. — Она тряхнула головой. — У нас за больницей хауз, купаюсь; в больнице есть книжки, я немного помогаю тете и сестрам.
— И Юле, — докончил я.
Катя нахмурилась:
— Эта Юля! Такая странная.
— Она вас выспрашивала?
— Да нет, так, вскользь. Вот только очень заволновалась, когда увидела у меня английскую книгу, несколько раз спрашивала, знаю ли я английский язык.
— Ну и что же вы сказали?
— Ну, конечно, сказала, что знаю. Она ведь могла легко проверить у Александры Ивановны.
— Еще что-нибудь?
— Часто спрашивает про Бориса.
— И что ей нужно?
— Где мы его знали в Петрограде, кто он и что он?
— Ну и вы?
— Ну то, что есть.
— Интересно. Зачем ей все это?
— Да, и про того узбека, помните, мы видели с Борисом на площади.
Мы с Катей прекратили разговор. Навстречу нам шел Борис, он был весел, возбужден и еще издали развязно крикнул:
— Ну вы, голубки, довольно ворковать. Идите к Александре Ивановне, она вас ищет.
Катя и я подошли к стеклянной двери старшего врача, но колебались войти, так как за дверью, звучал повелительный и раздраженный голос Александры Ивановны:
— Это я в последний раз говорю, Юлия Викторовна. Кто позволил давать Борису медикаменты? Вы обкрадываете больных. Не для того мы с таким трудом привезли их из Петрограда.
Юля, по-видимому, что-то смущенно бормотала в ответ.
Наступило молчание. Считая, что сцена кончена, мы открыли дверь, но Александра Ивановна продолжала все тем же непреклонным тоном:
— И что он делал в вашей комнате?
— У меня в комнате? — нервно глотнула Юля.
— Да, у вас в комнате. Я искала вас и нашла его там. Он рылся в ваших бумагах и туалетном столике.
Юля побледнела как полотно:
— Как — рылся? Он что-нибудь взял?
— Не знаю, взял или нет, но, когда я вошла, он испуганно отскочил. Юля, Юля, подальше от него!
В это время вошел Борис:
— Ну вы, кроты и черепахи, собирайтесь живее. Юлия Викторовна, вы ведь хотели ехать с нами. Извините, Александра Ивановна. — Он галантно поклонился в ее сторону.
— Подождите, — сказала Юля, — я на минутку забегу к себе.
Через несколько минут она вернулась, очевидно несколько успокоенная, и мы трое, Борис, Юля и я, довольно быстро покатили по направлению к городу.
Когда мы проезжали через чайхана-майдан, я будто невзначай напомнил Борису, что здесь я познакомил его с Файзуллой. Видит ли он его?
Борис бросил беглый взгляд на меня и проронил «да». После небольшой паузы он сказал:
— Знаете что, остановимся на несколько минут, он иногда бывает здесь в это время.
Мы велели кучеру распрячь и накормить лошадей, после чего ехать к ревкому и ждать нас там, сами же слезли и расположились в чайхане, где нам немедленно подали чайник и пиалы. Борис ушел в заднюю комнату, как мы предположили, поговорить с чайханщиком о Файзулле.
Грек стоял в своем киоске и деловито мыл стаканы. Увидя нас, он блеснул зубами и приветственно
