если в нее вдаваться, то полезнее, может быть, все замыкать промежутком одного дня или одной минуты. В такой минуте и прячется суть. Потому что она ни от чего не зависит. Не здесь, так там она тебя все равно найдет.
Было: закончил рейс на китобойце «Тамга». Пришли на отстой: Ванино, воздух желт, жара. Ресторан «Дельфин», коктейль «Три мандарина» и синь Татарского пролива. Везде царствует порт: столько железа навалили, что насыпная земля осела! Откуда что прет? Грузят в Японию лес, выгружают квасцы для производства бумаги. Грейферы берут серу из полувагонов, что пришли морским паромом «Сахалин-2». Грузят деньги на Сахалин…
Вот где себя поймал! Я на погрузке денег. Попал в сборную морскую бригаду из честных людей. Да и как украдешь? Вокруг охрана, тебя, честного, держат на мушке пятеро «краснопогонников». А ты на полусогнутых, гнешься под тяжеленными упаковками… Куда легче раскатывать рулоны билетной бумаги по причалу - по 500-800 кг! Мы так устали от денег, что чуть не утонули, решив искупаться в порту. Руки онемели до плеч, на воде не держат. Ухватились один за другого и орем: «Спасите! Все деньги отдадим…»
Пока мылся в душе, все разбежались. Проголодался, поискал на виадуке стояк, чтоб перекусить. Спрашиваю у соседа, который тоже поставил поднос: «У тебя горчица есть?» - он ответил, выкладывая ложкой горчицу из баночки на засаленный рыбой лист: «У меня все есть, кроме совести». Понравилась его морда, сонная, простая, как у Ивана-дурака, с кустами волос, торчавших из широких ноздрей. Про эти кусты он ответил так: мол, намеренно не состригает. Бережет «для фильтра». Или можно тут дышать? Ели на виадуке, под нами докеры раскрывали состав с пшеницей. Поставили столы, включили «Циклон»; поднявшись выше виадука, нас окутала едкая хлебная пыль. Докеры работали в респираторах, не будешь же в них есть? Так что Гриппа, может, и был прав, что с такими ноздрями, как у него, без природного фильтра не обойтись. Сколько раз я его ни цеплял, он отвечал в таком тоне, когда не поймешь: серьезно говорит или шутит. Вид имел сонный, но я угадывал в нем повадки и силу подремывавшего в лени зверя. Таких людей повидал на море, но в нем было еще и свое.
Откушали яйцами вкрутую и кусками вареной трески. Подошла официантка со счетами. Здоровенная буйволица в короткой юбке, аж трещавшей на бедрах. Начал к ней для потехи приставать. Хотелось посмотреть, как она себя поведет: врежет счетами или облает? Могла одним бедром скинуть меня на вагоны. Буйволица считала, напряженно складывала на костяшках стоимость блюд. Вдруг перевернула счеты и, такая здоровенная, сдалась: «Ладно, в койке заплатишь!» Мы с Гриппой посмеялись: куда я денусь? Придется рассчитываться за двоих!… Вот тогда Гриппа и предложил напрямик выебать его сестру Грушу, томящуюся на дальнем маяке, как я до этого томился на китобойце «Тамга». По его словам, у Груши такой же детский ум, как у этой буйволицы. Только Груша - баба не подлая, а простая, добрая и все отдаст. Гриппа описал сестру чуть ли не с пеленок. Не скрыл и то, что имел с ней связь. Многие рыбаки на ставниках живут с сестрами, а то и с дочерьми. Но теперь у него есть жена, ему не надо никакой бабы. Ради Груши он и приехал сюда из поселка Усть-Орочи. Вон у цистерны его мотоцикл «ИЖ» «Планета». Груша - это, можно сказать, лишь повод, не кульминация. Я лег ему на душу, и он может побаловать меня рыбалкой. Плевать, что я не умею завязывать крючок! Там есть кому нас обслуживать и нам угождать. Посмотрю, как он живет, и вообще: почему бы мне после моря не отдохнуть, как белому человеку, на Сихотэ-Алине? Пожить неделю-другую на дальнем маяке?
Я хлебнул кваса из треснутого графина… Меня утомил рейс, вытянула жилы китобойная пушка. Весь день обслуживаешь ее, как идола какого-нибудь. А эти слипы для разделки китовых туш? Карабкаешься по тушам, шипы на подошвах… А что в душе? Кровь и стоны, и гибель гарпунера… Зачем я опять пошел на избиение зверя? Или мне не нравятся гарцующие в море киты? А что мне плохого сделали дельфины? Мы прямо с носа судна накалывали их на гарпуны, как поросят… А здесь - маяк! Никогда не был на маяках. Видел издали на скалах - белая башня под красной крышей. По-моему, видел и маяк Датта. Дня три назад, когда шли в Ванино. В море маяки предупреждали нас об опасности. Давали сигналы светом, сиреной или ударами колокола. Почему не переспать с бабой, что занимается всем этим? Вдруг родится какой-либо сюжет?…
Поехали на мотоцикле через мокрый, сырой, черный, негустой, пустой лес… Странный лес! Все видно, как будто и не дебри. Потом с высоты сопки, как в пропасти, открылась хмурая долина. По ней текла, вся в клочьях виснувшего над ней тумана, спокойная черная река Тумнин. Обогнали маленький поезд, он вышел до нас из порта Ванино. Шел по единственной горной ветке, забираясь вглубь Сихотэ-Алиня. Гриппа рассмешил меня, прокричав в треске мотоцикла, что этот поезд, «колхозник», висит на смете рыбацкой артели. Съедает весь ее улов в один конец. Когда же на ставниках опять наберут рыбу, через месяц- полтора, будет у «колхозника» обратная дорога в порт Ванино. Я оглядывался на поезд, как на потеху, знать не зная, что он - мой спасатель и друг: смотрел на два вагона, на тендер с углем и два тепловоза, толкавшие эти два вагона спереди и сзади. Поезд забирался за нами на крутой перевал, чтоб спуститься, как и мы, в поселок Усть-Орочи.
Поселок ютился у подножия живого вулкана, и как только оказался с ним рядом, стало непривычно видеть, как у самого лица, необъятную стену грандиозной сопки, дышавшей жаром и сыпавшей пеплом. Уже знал по Камчатке эту въедливую, проникавшую всюду, салатовую вулканическую пыль. Солнце начинало снижение, закрываясь кромкой хребта; темнело чуть ли не с полудня. К ночи эта гора нависала своей тайной жизнью, тая угрозу извержения. Вечно там, наверху, что-то горело от проливающейся лавы, трещал от камнепада лес. Река Тумнин, которую я видел с высоты, текла в поселке. Оказавшись и с Тумниным, я понял, что черным он кажется не от освещения. На женщинах, сновавших голонож, не боясь укусов мошки, в их фигурах и косящих глазах, лежал отпечаток местности, как бы объяснявшийся и тайной Тумнина. Я так и не сумею разгадать его формулу Н2О, поскольку Хута, являясь притоком Тумнина, была светлая, как хрусталь. А до ледника, аккумулятора всех рек Сихотэ-Алиня, я не успел добраться. Видел только его мертвящее сияние, когда шел сюда через лес. Мне было тогда уже не до загадок Тумнина.
Пока Гриппа брал водку в магазине, я побывал в уборной из строевого леса с пугающей прорезью. В нее мог свободно проскочить, если б не поостерегся. Рубленные, неоштукатуренные дома с изгородями, обвешанными сетями, чтоб не перелетали куры. В любой дом можно войти и жить. Неважно, что семья. Так сказал Гриппа, не знаю, как и поверить. Выделялся салатового цвета консервный заводик с коптильным цехом. Там готовились к приему рыбы, составляли ящики из гофрированной тары. К ящикам прикладывали штампы большой печатью, похожей на пресс-папье: «Кета», «Голец», «Чавыча», «Нерка» - названия красной рыбы. На бане висело: «Женский день», на амбулатории: «Сегодня рвем зубы». Лучшее здание, отделанное резьбой под национальный стиль, отведено под пансионат для орочей. Есть такая национальность на Сихотэ-Алине, всего сто человек. Все они сидели на лавочке, охраняемые государством: седые, морщинистые, усатые. Покуривали трубочки - где мужик? где баба? Прогуливаясь, я увидел, что подошел «колхозник» и ушел в какой-то таежный тупик. Все мостки через Тумнин были заняты женщинами. Вначале они глазели на поезд, а сейчас еще на что-то. Попробовал вежливо пройти среди них. Они не понимали слова «Подвинься». Были какие-то заторможенные. Начал попросту отодвигать их, как делали мужики, и пробился к магазину.
Женщины глазели на драку, что учинили приезжие рыбаки. Один из них, здоровенный, что лось, остриженный под «ноль», озверело колотил паренька в кепке, с челочкой, с татуировкой орла на руке. Паренек, бесчувственно снося удары, ответил только раз. Так метко, что драка сразу кончилась. Неприятный пацан, а рыбак - само собой. Доводился, кстати, пацану отчимом. Я бы о них не упоминал, если б не встретил потом на Хуту. Они там, в водолазных костюмах, заготовляли лососевую икру. Гриппа посоветовал не садиться близко к костру. Я им незнаком; во сне могут сжечь, оплеснув бензином, как инспектора Авдеева. Возле костра у них снова начнется драка. Отчим хотел заставить пасынка идти в тайгу. Сам что-то забыл, а пацана гнал принести. Пасынок отказывался, боясь темноты. Кулаки не помогали. Тогда отчим перестал пасынка бить и погладил, как сына. Пацан сломался, сдался. Он ушел, а через сутки, когда я уже один, без Гриппы и Жана, пробирался через лес, я видел этого пацана, которому сейчас налили стакан водки. Видел разорванного тигром. Отдельно - голова с челочкой, с закатившимися кверху зрачками, и рука с орлом.
Гриппа накупил в обе руки: мелкий частик, банки с томатами, сосисочный фарш. Продавалась наша морская еда! Гриппа любил консервы, я же лез на стенку из-за рыбы и икры. Кета здесь, длинной с метр, стоила 40 копеек. Гриппа сказал, что она не стоит таких денег. Засолили с требухой, даже не взяла соль. Он
