правительницы Нидерландов принцессы Оранской исполнял обязанности посланника Его Христианнейшего Величества. Он принял меня с отменной любезностью, но предуведомил, что если я приехал в Голландию ради выгодных сделок для правительства, то лишь напрасно потеряю время, ибо действия генерального контролёра совершенно лишили нацию всякого кредита и в ближайшее время ожидают полного банкротства.
— К крайнему моему сожалению, — добавил он, — этот господин Силуэтт сказывает королю дурные услуги. Напрасно он говорит, что платежи отсрочены лишь на год. Все возмущены.
Затем он спросил меня, знаком ли мне некий граф де Сен-Жермен. недавно прибывший в Гаагу.
— Он претендует произвесть от имени короля заём на сто миллионов. Когда меня спрашивают об этом человеке, я принуждён отвечать, что не знаю его, ибо боюсь оказаться скомпрометированным. Вы понимаете, такой ответ с моей стороны лишь вредит его негоциациям. Впрочем, сие не моя вина. Почему не предоставил он письмо герцога де Шуазеля или госпожи маркизы? Подозреваю, что это самозванец. Во всяком случае, не позднее двух недель кое-что прояснится.
Я рассказал ему всё, известное мне об этом воистину необыкновенном человеке. Графа немало удивило, что король дал ему место в Шамборе, но претензии Сен-Жермена на секрет выплавления алмазов развеселили его, и он сказал, что теперь-то не может быть и речи о ста миллионах. При расставании г-н д'Аффри пригласил меня назавтра к обеду.
Я вернулся в трактир и просил доложить обо мне графу де Сен-Жермену, который держал у себя в передней двух гайдуков.
— Вы предупредили меня, — сказал он при моём появлении. — Я уже собирался сам сделать вам визит. Полагаю, любезный господин Казанова, вы приехали сюда, дабы сделать кое-что в пользу нашего двора. Однако же сие будет затруднительно, поскольку биржа скандализована действиями этого безумного Силузтта. Надеюсь, впрочем, сии помехи не воспрепятствуют мне найти сто миллионов. Я дал слово Людовику XV, коего воистину могу называть своим другом, и, будьте уверены, не обману его. За три-четыре недели дело моё будет сделано.
— Надеюсь, господин д'Аффри поможет вам.
— Он мне совершенно не нужен. Скорее всего, я даже не встречусь с ним, дабы он не имел повода хвалиться своей помощью, ибо не намерен уступать кому-либо славу за свои труды.
— Вы, верно, представитесь ко двору, и вам может быть полезен герцог Брауншвейгский.
— На что мне нужен этот двор? А с герцогом делать мне нечего и знакомиться тоже ни к чему. Я должен только съездить в Амстердам. Кредит мой вполне надёжен. Я люблю короля Франции, ибо во всём королевстве нет более честного человека, чем он.
— Приходите к табльдоту, там собирается хорошее общество, вы произведёте впечатление.
— Вы же знаете, что я ничего не ем и никогда не сажусь за стол, где могут оказаться незнакомые.
— В таком случае, сударь, до свидания в Амстердаме.
Я спустился в столовую залу и, пока подавали обед, беседовал с некоторыми офицерами. Меня спрашивали, знаком ли мне князь Пикколомини, и я отвечал, что после ужина узнал его, что он не князь, а граф, и что мы не виделись уже очень давно.
Когда сам он спустился со своей прекрасной римлянкой, говорившей только по-итальянски, я сказал ей несколько любезностей, после чего мы сели обедать.
Сия самозванная графиня Пикколомини была на самом деле лишь очаровательной авантюристкой. Крупная, молодая, прекрасно сложенная, с огненно-чёрными глазами и ослепительной белизной кожи, но не той натуральной, цвета лепестков розы, а искусственной, которую видишь у всех римских куртизанок и которая столь неприятна тем, кто знает, откуда она берётся. Сие дополнялось прелестным ртом, великолепными зубами и чёрными как смоль прекраснейшими волосами. Присовокупите к этому ещё привлекательные манеры и некоторую видимость ума. Но среди всего проглядывало нечто неуловимо- пройдошливое, вызывавшее во мне чувство брезгливости.
Поскольку синьора Пикколомини знала только по-итальянски, ей пришлось бы играть за столом роль немой, не окажись среди нас одного английского офицера по имени Вальполь, которому она пришлась по вкусу и который занимал её беседою. Сей англичанин полюбился мне, благодаря всему, что я мог видеть и слышать.
Хоть я и не поддался чарам красавицы Пикколомини, тем не менее после обеда я не преминул подняться к ней в комнату вместе с большей частью нашего общества. Граф предложил партию виста, а Вальполь сел играть с графиней в примиеру, и она передёргивала карты как записная мошенница. Вальполь всё видел, но со смехом платил, так как это соответствовало его видам. Проиграв с пятьдесят луидоров, запросил он пардона, на что графиня милостиво пригласила его сопровождать её в театр. Именно этого и желал сей любезный англичанин. Мадам отправилась с ним, а муж остался за своим вистом.
Я тоже поехал в комедию, а когда возвратился в трактир, привратник сообщил мне, что по непонятной причине Пикколомини поспешно уехал со своим камердинером, захватив только небольшой чемодан. Явившаяся графиня объяснила, со слов своей горничной, что граф дрался на дуэли, каковое обстоятельство было для него делом весьма обыкновенным. Графиня оставила меня и Вальполя у себя ужинать, и аппетит её ничуть не уменьшился от разлуки с мужем. Мы уже кончали ужин, когда вошёл англичанин, бывший за послеобеденным вистом, и сказал Вальполю, что итальянца поймали на шулерстве, тот обвинил другого англичанина, и они вышли вдвоём. Через час англичанин возвратился с двумя ранами — пониже локтя и в плече. Это было совсем пустячное дело.
На следующий день, отобедав у графа д'Аффри, я возвратился в трактир, где мне подали письмо графа Пикколомини. В нём была записка к его жене. Меня он просил отвезти её в Амстердам, в трактир “Город Лион”.
Сия комиссия показалась мне весьма забавной, и я от всего сердца посмеялся бы, будь у меня желание воспользоваться оказанным доверием. Я поднялся к мадам и застал её сидящей на постели за картами с Вальполем. Она прочла письмо и сказала, что может ехать только завтра, как будто всё было уже решено. Однако я с иронической улыбкой заметил ей, что некоторые обстоятельства не позволяют мне уехать из Гааги. Вальполь, узнав, в чём дело, предложил заменить меня, и красавица сразу же согласилась. Назавтра они уехали и остановились переночевать в Лейдене.
Ещё через день за табльдотом один из только что приехавших двух французов с развязностью сказал мне:
— Знаменитый Казанова должен быть теперь в Голландии.
— Хотел бы я встретить его, — добавил второй, — и спросить кое о чём, не очень-то для него приятном.
Посмотрев на эту личность, я не сомневался, что никогда в жизни не видел его. Кровь ударила мне в лицо, но я сдержался и спокойно спросил, знаком ли он сам с Казановой.
— Ещё бы мне не знать его! — последовал ответ, произнесённый с апломбом, который всегда так неприятен.
— Нет, сударь, не знаете. Казанова — это я.
Нимало не смутившись и всё тем же наглым тоном он возразил:
— Чёрт возьми! Вы весьма ошибаетесь, ежели полагаете себя единственным Казановой в свете!
Сей ловкий ответ с очевидностью опроверг меня. Я закусил губы и умолк, но чувствовал себя глубоко оскорблённым и решился принудить его указать мне того Казанову в Голландии, от коего он намеревался требовать неприятного объяснения. А пока я являл собою перед собравшимися офицерами достаточно жалкую фигуру. Эти господа после слов сего молодого вертопраха могли подумать, что у меня недостаёт храбрости. Тем временем наглец, пользуясь достигнутым надо мною преимуществом, неумолчно болтал языком. Он дошёл до того, что спросил, откуда я родом.
— Из Венеции, государь мой.
— Значит, добрый друг французов. Ведь ваша республика находится под покровительством Франции.
При сих словах раздражение уже овладело мною, и намеренно оскорбительным тоном ответствовал я ему, что Венецианская Республика достаточно могущественна и не нуждается ни в чьем покровительстве;
