— Как, господин Казанова, ваша рука всё ещё на перевязи?
— Вы же сами знаете, мадам, по какому поводу…
— Совсем нет, мне ничего не известно, и вам будет трудно дать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение…
— Однако же, мадам, это дело получило некоторую огласку.
— О, у вас весьма изобретательный ум!
Именно в таких выражениях разговаривал со мной начальник полиции.
— Но, мадам, неужели вы полагаете, что я способен на подобные измышления?
— Ладно, ладно! Для вас, венецианцев, это не столь существенно. Ведь вы всегда играете комедию, если видите для себя хоть какую-нибудь выгоду.
— Вы единственная, кто усомнился в моём споре с господином Браницким. Однако же я хотел бы обеспокоить вас более важным делом.
— Мне достаточно и того, что уже известно.
Здесь я повернулся и вышел, весь красный от унижения. Отвергнутый высокопоставленными особами, ограбленный жуликами, не имея возможности ни оправдаться перед первыми, ни защититься от вторых — вот в какое положение низвергнула меня судьба! Оскорбления, грабёж, угроза убийства, полное равнодушие, и ни одного слова сочувствия! Даже не у кого было требовать сатисфакции!
Один г-н де Витцтум не оставлял меня. Он сам приехал сказать мне, что губернатор на аудиенции у императрицы убедил её в правильности своего решения.
— Я даже не знаю, как повторить вам все его обвинения.
— Умоляю, расскажите!
— Во-первых, вы занимались фараоном, играли краплёными картами, и поэтому вашим кошельком завладели с полным основанием.
— А доказательства, великий Боже, доказательства?
— Губернатор показал ваш кошелёк и карты. Императрица сделала вид, что поверила, ведь если счесть вас правым, пришлось бы отрешить графа от должности, а неизвестно, кто согласился бы занять его место. К тому же, за этого Шротембаха держатся — он довольно ловко выуживает мошенников.
Г-н де Витцтум просил меня от имени князя Кауница забыть о своих двухстах дукатах и закончил следующими словами:
— Самое разумное — оставить это дело и уехать из столицы.
— Нет, я никуда не поеду. Понятно, что императрица хотела бы по политическим причинам заглушить публичный скандал. Но что может вынудить к этому меня? Терять мне уже нечего, я и так лишился всего — денег, уважения, чести.
Тем не менее один случай, о котором много говорили тогда в Вене, сильно поколебал мою решительность. За несколько дней до моего приезда в столицу туда прибыла некая девица благородного происхождения из фамилии де Салис, которую сопровождал всего один слуга. Губернатор послал ей приказание покинуть город в течение двух дней, но эта дама ответствовала ему моими же словами: “Я уеду из Вены, только когда мне надоест жить здесь”. Через два дня её заточили в монастырь, и, несмотря на сочувствие всего общества, она оставалась в тюрьме. Её приезжал навестить даже молодой император.
Подобно Регулу, сия юная особа чувствовала себя свободной и в стенах темницы, благодаря своей чистой совести. Не будучи столь же невинным, но, во всяком случае, и не более виноватым, я всё-таки не находил в себе мужества предпочесть свободе тюремные стены.
И вот я решился уехать в Аугсбург, поклявшись показать перед лицом целого света все притеснения, коим меня подвергали в столице Австрии, и собственными руками повесить Порчини, где бы он мне ни встретился. Я дал эти две клятвы на Евангелии, но, должен признаться, не сдержал ни одной из них. О, слабость человеческого сердца!
Перед отъездом в виде прощального жеста я послал письмо с проклятиями подлому губернатору. Комнату свою я оставил Кампиони, а сам воспользовался экипажем г-на Мощинского, который помог мне в моём бедственном положении. Что касается Кампиони, он, как всегда, сидел без гроша и при всём желании не мог ничего сделать для меня. Обращаться же к г-ну Витцтуму мне было просто стыдно. Поэтому сразу по прибытии в Мюнхен я поспешил к графу Гаэтану Завойскому, которому оказывал в прошлом денежное вспомоществование. Выслушав мой рассказ, он предложил мне двадцать пять луидоров, что составляло около трети его долга. Впрочем, не знаю, было ли у меня намерение получить отданное когда-то в Венеции, но поелику сам я не считал эти деньги долгом, то с благодарностью принял его даяние. Кроме того, он написал мне рекомендательное письмо к графу Максимилиану Ламбергу, шталмейстеру князя-епископа Аугсбургского. К началу поста в сей город приехал и Кампиони, и в течение месяца мы вели там довольно- таки весёлую жизнь. В Аугсбурге никто не знал о моих недавних неурядицах, по крайней мере, никто не говорил о них, даже сам граф Ламберг, который из корреспонденции с различными особами немецких дворов должен был получать известия о всяких происшествиях.
XL
ПРИКЛЮЧЕНИЯ В КЁЛЬНЕ, СПА И ПАРИЖЕ
Читатель напрасно ожидал бы длинного рассказа о моих прогулках в Аугсбурге, Луисбурге и Майнце — добрых германских городах, где я жил в совершенном спокойствии без излишних развлечений. Немецкие города, я имею в виду второстепенные, являют собой обители невинности и мира: патриархальность нравов, простота и однообразие жизни, никаких волнений и шумного веселья. Здесь утихает чувственность, уступая место одному лишь чревоугодию. Мне уже не терпится рассказать о своём посещении вод Спа, но сначала опишу события, удержавшие меня на несколько дней в Кёльне. Там я снова повстречал супругу бургомистра, ту самую прелестную особу, которая семь лет назад составляла моё счастие в течение, если не ошибаюсь, пятнадцати дней. Я нашёл её аппетитнее, чем раньше, и предложил возобновить наше знакомство. Она согласилась на свидание. Я летел на крыльях Амура, но какая перемена! Вместо радостной встречи, на которую можно было надеяться, прелестница обратилась ко мне с крайней холодностью. Я отнёс сие на счёт её стыдливости и решил ускорить развязку. Меня сразу же оттолкнули с неудовольствием и сказали:
— Сударь, если я и приняла вас, то лишь для того, чтобы просить о прекращении ваших домогательств. Я хочу предать прошлое полному забвению.
— Часто хочешь одно, а делаешь другое.
— Я была слишком несчастна после вашего отъезда и не желаю второй раз оказаться жертвой тех же горестей.
— Значит, вы не любите меня более?
— Я не должна спрашивать себя об этом. Вы человек чести, не так ли? Поэтому надеюсь, что между нами всё кончено.
Я пытался противопоставить решительные возражения этим рассуждениям излишне щепетильной женщины, но совершенно безуспешно. Через четверть часа усилий я с проклятиями оставил её, измученный напряжением и весь мокрый от пота. Впоследствии мне стало известно, что она впала в набожность.
Однако ещё одно дело требовало моего присутствия в Кёльне: ещё в Дрездене я прочёл в “Кёльнской Газете” сообщение, касавшееся моей особы:
“Авантюрист Казанова, которого потеряли из виду в Варшаве, неожиданно приехал туда на этих днях. Однако о нём стали известны столь скандальные подробности, что король вообще запретил ему являться ко двору”.
Эти сведения нуждались в поправке, и я почёл своим долгом произвести её. В день отъезда, отправив вперёд свою карету вместе со слугой, которому было приказано дожидаться меня у городских ворот, я
