И вот – началось. Разговоры среди гостей смолкли, даже обслуга придвинулась поближе к рингу. Двое кинологов – Глотова и Хусейнова – вынесли псов, держа их за холки. Собаки месили воздух лапами, лаяли. Их сблизили, держа так, чтобы те не могли дотянуться друг до друга самую малость. Трудно было поверить, что столько злости может вмещаться в небольших псах. Отрывистый лай перерос в сплошные инфернальные звуки, на песок клочьями полетела вспененная слюна. Ларин скользил взглядом по рядам зрителей и удивлялся человеческой натуре. На лицах непроизвольно проступали звериные оскалы, будто бы сидевшие в удобных мягких креслах какой-то частью своей души ощущали себя стоящими на ринге перед противником. И самое странное, в лицах мужчин было больше сдержанности, женщины заводились куда сильнее.
– Давайте! – истерично выкрикнула одна из представительниц слабой половины человечества.
Кинологи не позволяли себе отвлекаться. Одно неверное движение, и собака могла впиться в руку. Они развели псов в разные концы ринга и отпустили их. Животные бросились друг к другу, столкнулись. Сперва разобрать, что происходит, мог только сведущий человек. Псы рычали, напрыгивали, щелкали зубами, но пока еще ни одному из них не удалось хорошенько впиться в другого. Клочья пены уже окрасились розовым цветом крови.
Хусейнов сжимал и разжимал пальцы, хрустел суставами, кусал губы. Горец, изловчившись, ухватил противника за бок, но почти лишенная шерсти кожа выскользнула из его зубов. Из раны потекла кровь. Зрители отозвались одобрительным гулом. И тут пес Хусейнова, прыгнув, сомкнул челюсти на загривке Горца. Собаки покатились по песку. В ход уже пошли когти. Прибавилось крови, визга. Стало понятно, что Горцу не вырваться, а его поражение – вопрос времени.
Судья посматривал на хозяев бойцовых собак. Обычно схватку в таких случаях останавливали, разнимая противников. Раны залечивались, и через пару недель псов снова выпускали на ринг. Глотов отрицательно покачал головой – мол, не останавливайте, мой должен победить. Рефери вынужден был подчиниться. Горец слабел с каждой минутой. Его движения стали замедленными, он уже не нападал, а просто пытался вырваться; кровь вовсю стекала по его израненным – исцарапанным бокам. Пес Хусейнова внезапно разжал челюсти и отскочил в сторону, пригнулся к земле, готовый отразить внезапную атаку ослабевшего противника. Горец, пошатываясь, двинулся, уже не видя противника, а затем завалился на бок. Раздались восторженные крики, среди которых потонули реплики тех, кто призывал остановить бой, ведь и так уже все было ясно. Но в этом вопросе решали только хозяева псов.
Собачий бой – прежде всего зрелище. Публика, падкая до чужой боли, любит смотреть, как льется кровь. Кто-то среди гостей даже выбросил перед собой кулак с опущенным книзу большим пальцем. Так в Древнем Риме призывали гладиатора прикончить поверженного противника. Желтые клыки впились в гортань лежавшего на боку Горца, кровь фонтаном брызнула из перекушенной артерии. Пес Хусейнова буквально обезумел, он принялся таскать окровавленного мертвого противника по песку, не давая схватить себя кинологу за холку.
Александр Глотов повернул голову к соседу:
– Что ж, твоя взяла, поздравляю. Давай-ка пройдемся. Остальное интересно только для гостей.
Член Совета безопасности и порученец президента автономии поднялись со своих мест и двинулись к дворцу. Александр Филиппович сделал жест гостям, мол, оставайтесь на месте, развлекайтесь – смотрите, мы еще вернемся.
– И не жалко вам своего Горца? – спросил Хусейнов, шагая рядом с хозяином поместья, серебристый кейс он прижимал к бедру.
– Жалко? – приподнял брови Глотов. – Я адепт Ницше: «выживает сильнейший». Тот, кто проиграл, недостоин занимать прежнее место под солнцем.
Мужчины шли, беседуя обо всем, кроме дела. Так что микрофоны и камеры, установленные Лариным на деревьях вдоль аллейки, по большому счету, остались без работы. С тем же успехом их можно было установить и на людной улице. Хозяин жестом указал гостю путь в дом. Вскоре они уже оказались в кабинете Глотова. За овальным окном покачивали верхушками деревья. Хусейнов не мог скрыть радости по поводу победы своего пса, глаза его сияли. Он опустился в мягкое антикварное кресло, кейс поставил на колени.
– Выпить хочешь? – Александр Филиппович всех сильных мира сего, кого позволяли обстоятельства, называл на «ты».
– Не откажусь, – пальцы гостя беззвучно барабанили по рифленой поблескивающей крышке.
– Вискарь или коньяк?
– То же, что и себе, – нашелся с ответом Хусейнов. – В компании нужно пить то, что и другие.
Глотов подошел к бару, плеснул коньяк в широкие бокалы, подал Хусейнову.
– А теперь ты мне скажи, какого хрена твои молодчики у меня в имении гнездо осиное свили?
– Вы же сами разрешили временно использовать вашу территорию. У нас с вами уговор, Александр Филиппович, – неискренне удивился Хусейнов.
– Я не на это согласие давал. Подставить меня хочешь? Три человека, ну четыре, груз важный на короткое время спрятать – это можно. Но не гнездо вить.
– Обстоятельства вынуждают, – тоном просителя проговорил Хусейнов, – мы все делом компенсируем.
– Компенсируешь... Ты ни хрена не решаешь, а твой хозяин мне об этом ничего не говорил.
– Вы переговорите с ним, он в курсе.
– Ладно, давай, показывай, что там ваши спецы написали.
– Учли все ваши советы по первому варианту проекта, внесли правки, исправили формулировки, – Хусейнов торопливо развернул кейс к себе и поднял крышку.
На стол Глотову легла стопка распечатанных на принтере страниц. Александр Филиппович принялся читать, глаза его бегали по строчкам; иногда он приостанавливался, произносил слова вслух, словно их на вкус пробовал:
– Проект указа... учитывая заслуги... в целях дать реальное наполнение местным традициям и повысить авторитет власти на местах... ввести в республике должность... Так: дополнение к указу... Назначить имамом...
Хусейнов следил за реакцией хозяина кабинета, тот отложил бумаги.
– Ладно, большего из ваших умников не вытянуть. Сойдет. Переговорю с нашими в Думе, подготовлю почву. На следующей неделе я с самим встречаюсь. Ему мое мнение будет интересно. Понимаешь?
– И мы уже почву готовим. Ваш интерес непременно учитываем.
– Новости смотрю. Сводки из Ульяновской области мне на стол ложатся. – Глотов поднял глаза на собеседника. – А ты почему про нападение на ваши склады в Наро-Фоминске молчишь? А?
Хусейнов дернул головой.
– Волновать не хотел. Там же все обошлось. Мы до приезда милиции успели точку зачистить. Не думал, что вам это интересно.
– С вашими абреками надо ухо держать востро. Кто на склад напал, кто стрельбу поднял? Кому это понадобилось?
– Точно пока не выяснили. Но найдем, – твердо пообещал Хусейнов.
Глотов внешне оттаял, еще плеснул коньяку, затем мечтательно потер руки:
– Давай за успех твоего пса выпьем. Настоящий боец. Только для начала я тебя со своим смотрителем псарни познакомлю, – после чего пытливо посмотрел на гостя.
Тот подвоха не учуял, согласно кивнул, посчитал дела решенными. Дверь кабинета отворилась, вошел Ларин. Хусейнов чуть было не поперхнулся коньяком, узнав в пришедшем того, кто стрелял на складах, того, кому удалось уйти у него из-под самого носа. Узнал, но промолчал, ждал, что скажет Глотов. А Александр Филиппович продолжал разыгрывать из себя простака, который не понимает, что творится у него под носом.
– Ты вот ему скажи, – показал он Ларину на Хусейнова. – Тебе сегодня мою собаку было жалко? А то он Горца пожалел.
– Этих собак для боя и вывели, и разводят. Не было бы собачьих боев, они бы и на свет не появились, – ответил Ларин. – Они своей смертью за жизнь своего вида людям платят. Тут – как с домашними свиньями. Их очень много на свете, куда больше, чем диких. Но свиньи существуют лишь для того, чтобы их убивали и
