— Словом, Инко Тихий, тебе предстоят серьезные испытания, — заключил Нот Кри. Мы проводили Чичкалана.
— Пьяная Блоха ходит как ягуар, — заверил он. — Легче увидеть тень звезд, чем Чичкалана в ночной Толле.
И он исчез в сельве.
Мы уже выходили из корабля без скафандров, привыкая дышать воздухом Земли.
Это было непередаваемое ощущение. Свежий, пряный, пьянящий воздух был насыщен ароматами, о которых мы не могли иметь представление на Маре! Изобилие кислорода обжигало, но давало силы для преодоления двойной тяжести Земли.
Нам помогало то, что почти все мы занимались таким тяжелым спортом, как бег без дыхания. Мы были выносливы и упорны.
Легче всех стал на Земле человеком, то есть освоился с ее обстановкой, воздухом, тяжестью, Гиго Гант.
Труднее всех пришлось бедной Эре Луа. Если все мы добивались своей цели волей, физической силой и неустанными упражнениями, Эра Луа добивалась ее бесконечным терпением и готовностью переносить любые тяготы.
Чичкалан неожиданно вынырнул из чащи, когда мы бродили возле корабля.
Я сразу заметил Чичкалана, искренне обрадовался ему и встревожился.
Было хорошо то, что он вернулся, но он вернулся, очевидно, не один. Предстояло мое первое испытание. Как-то я его выдержу?
— Эра Луа будет рядом с Топельцином, — сказала Эра Луа, называя меня земным именем.
— Богиня забыла, что такое земная женщина! — воскликнул Чичкалан. — Она ближе к ягуару, чем мужчина, хотя у нее и нет клыков. Но так только кажется.
Мы не очень поняли Чичкалана.
— Если девушка должна узнать своего любимого, то лишние свидетели не нужны, — заметила Кара Яр.
Как она была холодна! Без всякого сожаления она отправляла меня в объятия земной девушки.
Я вскинул голову, как принято делать, судя по Чичкалану, у полных достоинства людей, и направился в сельву. Там Мотылек ждала Топельцина.
В чаще я увидел девушку. Ее смуглое лицо было как бы выточенное ваятелем, стремившимся выразить затаенное горе и сдерживаемую силу. Но больше всего поражали ниспадающие на ее плечи совершенно седые волосы, заколотые у висков простым, но искусным украшением.
Услышав мои шаги, она резко повернулась, глаза ее расширились и замерцали.
Чичкалан отстал, наблюдая за нашей встречей издали.
— Мотылек! — Я протянул к ней руки.
Она с горестной улыбкой смотрела на меня. Очевидно, она подметила во мне что-то чужое, может быть, мою бородку. Недаром Нот Кри настаивал, чтобы я удалил ее. У местных жителей, как выяснилось, не было растительности на лице.
Но я неверно истолковал взгляд Мотылька. Оказывается, именно эта бородка, которая могла достаться мне лишь от бородатых предков через мою «мать», плененную рабыню, прежде всего убедила Мотылька, что я Топельцин!
— Топельцин! — воскликнула она, бросилась ко мне, прильнула к груди и заплакала. Ее крепкие плечи вздрагивали, а мои ладони ощущали их тепло.
Она плакала, дитя Земли, не подозревая, что плачет на груди своего бесконечно далекого брата, лишь случайно похожего на ее погибшего возлюбленного.
— Мотылек верит, что Топельцин вернулся? — спросил я, готовый все рассказать этой милой и несчастной девушке.
Но я не был готов к проявлению такой буйной радости и нежности, которые земная девушка обрушила на меня.
Она гладила мое лицо, бороду, брови, волосы, заглядывала мне в глаза и тихо смеялась.
— А годы, годы идут даже и на небе, — сказала она, внимательно изучая мое лицо. — Мотылек тоже очень постарела?
И столько неподдельного счастья было в ее словах, в ее улыбке, в ее слезах, катившихся по смуглой коже, что я не в силах был сказать ей, что по совету Эры приготовился открыть. Я не мог, не мог еще раз отнять у нее возлюбленного.
Мы уселись с Мотыльком на горбатом корне, взявшись за руки, и ничего не говорили. В этом молчании было мое спасение. Если бы мне нужно было говорить, я лгал бы. Молчать было легче, хотя это тоже был а ложь. Но эта ложь приносила счастье чудесной земной девушке.
Я почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Эру Луа. Она поспешно отвернулась. Я успел заметить, что у нее вздрагивают плечи.
Подошел Чичкалан.
Счастливая Мотылек протянула ему руку, и он упал на колени, чтобы прикоснуться лбом к ее пальцам.
— Чичкалан — подлинный друг, — сказала она. — Он снова сделал Мотылька счастливой. — И она звонко засмеялась.
И этот девичий ее смех так не вязался с ее сединой, что я почувствовал острую жалость к ней.
— Сверкающая Шочикетсаль — избранница бога. Сам бог Кетсалькоатль спустился к ней с неба, — сказал Чичкалан.
— Мотылек пойдет за ним куда угодно! Хоть на жертвенный камень.
— Жертвенных камней — позора людей — больше не будет! — решительно сказал я.
Мотылек восхищенно посмотрела на меня.
— Он бог! — провозгласил Чичкалан. — Только бог Кетсалькоатль может сказать такое, что повергнет в ужас и трепет всех жрецов. Шочикетсаль узнала его?
— Да, Мотылек узнала моего Топельцина. И не потому, что он лицом такой же, каким был перед ударом Сердца Неба, хотя и немного постарел с тех пор.
— Почему же еще? — спросил я.
— Потому что Топельцин тоже говорил о жертвенных камнях, как о позоре Толлы. Больше никто этого не мог бы сказать.
Так еще раз несчастный погибший юноша помог мне пойти в его родной город под его именем, чтобы принести народу разумное.
Я почувствовал прилив внутренних сил. Я выполняю великий Долг, ради которого Миссия Разума прилетела на Землю с далекого Мара.
Люди Земли должны приобщиться к древней культуре своих предков, должны… любой ценой.
Часть вторая
Сыны Солнца
В человеке, при появлении его на свет, нет ни выраженного зла, ни выраженного добра, а есть только возможность и способность к тому и другому, что развивается в нем средой, где он живет, и воспитанием в семье и обществе.
