А теперь что ты об этом сказал бы?
— То же самое, Николаи Николаевич. Коммунизм и капитализм непримиримы.
— Вот как? Непримиримы-то они, конечно, непримиримы, но… — Николай Николаевич встал и подошел к окну, — но жить-то ведь надо. Тогда были дни угрозы глобальной ядерной катастрофы. Но человечество неспособно постоянно жить в таких условиях на разных «идеологических берегах». А раз жить, значит, переходить разделяющую их преграду.
— Как переходить?
— Да лучше не вброд, а по мосту. Как думаешь? — усмехнулся Волков. — Помню, в районном масштабе мост построим вместо парома — общая радость. А теперь, может быть, в глобальном масштабе пора? А?
Николай Николаевич словно размышлял вслух. Степан Григорьевич почтительно кивал головой.
— Человеческая мысль не знает предела, — говорил Волков. — Впереди достижений человека летит его мечта. Пожалуй, главное в механизме прогресса — найти ключи мечты, с помощью которых человек сможет отомкнуть будущее, приблизить его, сделать днем сегодняшним. Он нашел эти ключи к космическим скоростям, способен уже теперь перенестись за какие-нибудь минуты с одного края континента на другой, сможет догнать метеор, улететь в космос…
— Ключи мечты! — воскликнул Корнев. — Это хорошо, поэтично и точно, Николай Николаевич.
Волков кашлянул:
— Человек всегда мечтал быть богатырски сильным, но лишь в прошлом веке нашел способ заметно умножить силу своих мышц.
— Изобрел паровую машину, электрический мотор, подъемный кран, — подхватил Корнев.
— А теперь отважился умножить способности своего мозга, поднять их до уровня «гениальности».
— Бесспорно так! Всеобъемлющая электронная память! Быстрота мышления, равная скорости электронных процессов, скорости света!
— Вот видишь, товарищ Корнев, что произошло в технике, пока мы с тобой не виделись. Менялась и политическая погода.
— Конечно, — поспешил согласиться Корнев.
— Не раз вспыхивали и затухали очаги сражений в Азии, Америке, Африке, на Дальнем и Ближнем Востоке, наконец, накалялась обстановка в Европе. И вспомни, всякий раз, как холодная или горячая война сменялась некоторым потеплением, штилем, народы жадно тянулись друг к другу, полные взаимного интереса и симпатий. Но солнечный день, как ты знаешь, на любом материке, на любой широте порой сменяется днем пасмурным. И не раз на нашей с тобой памяти затягивалось небо земли тучами агрессии и провокаций. Временами холодало на земном шаре.
— Холодало, — подтвердил Степан Григорьевич.
— Но пойми, товарищ инженер, менялась политическая погода, а политический климат оставался неизменным. — Теперь Волков уже не размышлял как бы с самим собой, а превратился в мудрого агитатора, взошедшего на трибуну. — На земле существовали две политические системы и должны были или продолжать существовать, идеологически враждуя, но участвуя в общем прогрессе человеческой культуры, или столкнуться в непоправимой для человечества истребительной войне.
— Не дай бог! — воскликнул Степан Григорьевич.
— Верно. Ее не хотят почти все люди, каких бы они ни были религиозных или политических взглядов, в каких бы странах ни жили. И вот это желание подавляющего большинства людей, населяющих земной шар, определяет политический климат земли на длительное время. Если хочешь знать, товарищ инженер, то этот политический климат позволяет говорить сейчас о мобилизации всех технических возможностей человечества для всемерного сближения народов, пусть даже на разных материках.
— Вы… вы хотите сказать, Николай Николаевич…
— Да, товарищ Корнев, я хочу сказать, что настало время вернуться к студенческому разговору о строительстве диковинного моста через моря и льды на другой континент. Понимаешь, не мог я нигде найти следов того ретивого выдумщика. Проблемы взаимодействия стран сложны. Вот и пришлось тебя пригласить. Рассказывай, где твой брат?
Холодный пот покрыл лоб Степана Григорьевича. Он молча полез в карман, вынул платок, из-под платка взглянул на Волкова. Мысль работала быстро, четко.
Значит, он нужен не сам по себе, а только как брат изобретателя, могущий дать его адрес!
Корнев скомкал платок и сунул его в карман. Он хотел сказать Николаю Николаевичу, что брат давно порвал с ним всякие отношения, но промолчал.
— Так поможешь нам разыскать его? — спросил Волков.
Решение пришло к Степану Григорьевичу мгновенно. Он не мог уже вернуться в Гипромез прежним незаметным проектировщиком, он ехал в Совет Министров, чтобы изменить свою жизнь, и он изменит ее!
— Хорошо, Николай Николаевич. Если нужно решить техническую проблему связи с Америкой, то… я найду вам Андрея. Я вообще постараюсь быть вам полезным.
— Ну, разумеется, ты же неплохой инженер, с опытом. Брат твой затеял великое дело. Ему придется конкурировать со многими другими идеями. С воздушной трассой, с атомными субмаринами… и еще найдутся…
— Я понимаю, — встал Корнев. — Я отыщу Андрея, он работает на одном строительстве…
— Заранее благодарен. Тащи его ко мне… Скажи ему, что не зря он мечтал. Мечта подобна прожектору на корабле прогресса. Она освещает ему путь, продвигаясь вместе с ним.
Выйдя из кабинета Волкова, Степан Григорьевич вынужден был принять валидол. Он долго сидел на мягком диване, держась за сердце, расстегнув воротник. Его покрасневшее лицо было жестко, морщины прямы и глубоки.
Отдышавшись, он подошел к секретарю и спросил, где находится гидромониторный ледокол строительства Мола Северного.
Секретарь ответил, что «Северный ветер» сейчас проходит Великий Тургайский канал.
Глаза четвертая. ТЕНЬ И СВЕТ
Андрею не спалось, и он вышел на палубу. Назад уплывали редкие огоньки. Видно, кое-кто из жителей новых домов на берегу все еще ложился спать по-городскому поздно. Но светлые точки стали попадаться все реже и наконец исчезли. Густая тень окутала корабль и Андрея вместе с ним. На воде, переливаясь, играли серебряные блики от освещенных иллюминаторов. В глубине ледокола приглушенно шумели турбины. Но этот звук лишь подчеркивал тишину. Где-то далеко ехала автомашина. А рядом, словно на твиндеке, вдруг закудахтали спросонья куры, потом залаяла собака. Под бортом шелестела водоливная струя, за кормой что-то урчало, бурлило. С мостика слышались шаги вахтенного штурмана, а может быть, и самого капитана Терехова…
С берегов несло свежескошенным сеном, а иногда сыростью тумана или вдруг жильем: дымом и чем-то вкусным… Однако больше всего пахло свежей масляной краской. «Северный ветер» последние дни прихорашивался, подновлялся к предстоящей встрече в столице. Закончилась великая полярная стройка!
Закончилась стройка, пройдена великая школа для человека, решившего посвятить себя сооружению, которое дерзко перережет весь Арктический бассейн.
Большого труда стоило Андрею держать под спудом свою идею, ждать, когда благоприятно изменится обстановка и когда сам он, став инженером, изучив условия работы в Арктике, дорастет до собственного замысла.
И он дорос до него, выдержал экзамен перед самим Карцевым, строителем Мола Северного, и перед его инженерами, которым поручил Карцев сделать вместе с Корневым проект Арктического моста.
Значит, недаром прошли долгие годы труда, учебы и лишений, годы одиночества, рожденного одержимостью изобретателя и тоской по Ане…
Аня! Как оценить ее женский подвиг, ее безропотное ожидание в течение всех этих лет подготовки, коротких дней встреч, длинных писем-дневников…
Это ей, Ане, обязан он и своей жизнью, и идеей, она выходила «их обоих»…
А потом Светлорецк… Узкоколейка, повторяющая изгибы пенной, быстрой речки. Игрушечный поезд,
