трубку и, зажав ладонью микрофон, вопросительно посмотрела него.
— Тебе, кажется, кто-то звонит, — напомнил он.
Звонили из дачного кооператива: завтра прибудут грузовики вывозить остатки сгоревшей дачи.
— Придется съездить, — вздохнула она.
— Придется, — кивнул он. — Мне надо на все это посмотреть.
— Зачем?
— Затем, что в этой истории что-то не так.. А теперь давай спать.
— Ну нет... — сладко потягиваясь, промурлыкала она. — Пора мне забираться на чердак, а оттуда— на крышу.
— Что-что? — поперхнулся Б. О.
— Милый, — прошептала она, мягко улыбаясь. -Ты разве не знаешь, что там, на крышах, пролегает у Нас, у кошек, тропа любви?
В его холодных глазах внезапно промелькнуло тепло. Он кивнул и начал расстегивать пуговки сорочки.
С утра не хотелось ничего — просыпаться, шевелиться, потягиваться, видеть полосу света в проеме неплотно задернутых штор, улавливать запах кофе, плывущий из кухни, — Б. О., по всей видимости, готовил завтрак.
Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь вернуть себя в вязкий, мягкой лавой текущий сон, водвориться обратно в его теплую, засасывающую тину, в глубинах которой так хорошо лежать без движения до самого вечера. Его рука ласково извлекла ее из материи сна — он поглаживал плечо, тихонько подтолкнул, потом еще раз и еще.
— Пора. Просыпайся.
Она ответила протяжным томным постаныванием.— не хочу, оставь меня в покое, еще рано.
— Давай, давай, надо выехать пораньше.
— Куда выехать?
Ах да, на дачу — сегодня прибудут грузовики расчищать пожарище.
Вчерашний полуночный звонок из дачного кооператива она восприняла равнодушно, но сегодня его смысл проявился в полной мере: возвращаться на пепелище, к знакомым деревьям, к пышному, распятому на решетчатой подпорке розовому кусту. К старой березе, нависшей над беседкой. К колодцу в дальнем, захваченном кустами лещины углу участка. К можжевеловому дереву, зеленой свечкой возвышавшемуся у крыльца бани, — там, в тугом переплетении тонких густых ветвей на уровне человеческого роста, Митя прошлым летом обнаружил птичье гнездо и, осторожно раздвигая мягкую хвою, показывал: смотри, как уютно устроились!
Очень уютно, очень: птенцам, надежно укутанным плотным хвойным коконом, было, наверное, тепло, сухо, безопасно. Увидев этот миниатюрный, так умно и рационально устроенный птичий дом, она поймала себя на мысли, что ей хочется сжаться в крохотный пушистый комок, вкатиться в свитую из тонких прутьев чашу гнезда и сидеть там, вдыхая запах теплого материнского пуха.
Когда Б. О. деликатно дотронулся до плеча и позвал — пора ехать! — она почему-то сразу увидела именно гнездо, точнее, в ней пробудилось ощущение тепла и уюта, возникшее тогда при первом взгляде в глубины можжевелового дерева, а уже из него проросло все то, что будто бы схлынуло, ушло в мыльную пену вместе с парами бензина — тогда, в день знакомства с Б. О.
Поэтому она физически чувствовала теперь свинцовую тяжесть прошлых дней и не понимала, как это ему, энергично работавшему мягкой губкой, удалось смыть эту тяжесть, содрать с нее вместе со старой кожей тогда, в день их знакомства.
— А? — вздрогнула она. — Что?
Он стоял у кровати с подносом: кофейные чашки курятся легким дымком, как пробуждающиеся вулканы, загорелые тосты в пятнах аппетитного румянца источают сладковатый запах, малиновый джем в блюдце — аппетитно лоснящаяся горка.
— Завтрак туриста, — пояснил он. Поставил поднос на кровать, отошел к окну, отдернул штору — в комнату хлынул белый утренний свет. Присел на подоконник, скрестил руки на груди — ждал.
— Как тебе это удалось? — спросила она.
— Ну как... Кофе в кофемолке, вода под краном. Хлеб в шкафу. Джем в банке. Все так просто.
— Не все... Ты же знаешь, о чем я. Ведь немыслимо в самом деле — после всего, что со мной было... — Она отхлебнула кофе, поставила чашку на поднос, закурила. — Знаешь, накануне я чуть было не кинулась с Крымского моста.
— Знаю. Я видел. Ты разговаривала с каким-то стариком. Потом вцепилась в него и начала трясти.
— Так ты ходил за мной... Да, я чувствовала. Ты все это время ходил...
— Да.
— Зачем?
Он пожал плечами: неужели так трудно сообразить?
— Тогда почему ты не сделал работу? Я в самом деле заплатила за нее уйму денег.
— Я ведь тебе объяснял.
— Я забыла.
Его глаза похолодели, она поняла, что эту тему, наверное, лишний раз не стоит трогать.
— Не хочешь — не говори.
— Ну отчего же... — Он повернулся к ней спиной, упер ладони в подоконник, долго смотрел во двор. — Я в самом деле мог бы. Много раз. — Он сделал паузу, и ей бросился в глаза его мерно пульсирующий под кожей желвак...— Но дело в том, что я не собирался выполнять этот заказ.
— Вот как?
— Это не моя профессия. Для таких дел в нашей степи существует целая армия специалистов.
Она поперхнулась дымом, закашлялась, кофе из чашек выплеснулся на поднос.
— В степи? При чем тут степь?
Он не заметил ее вопроса.
— Зачем ты тогда согласился?
— Не было выбора. Пришлось... — Он встряхнулся. — Оставим это. Допивай кофе. Нам пора.
— Подожди. Но все эти три недели ты ведь ходил за мной, я чувствовала, да, нутром, инстинктом: ты где-то рядом, за моей спиной. И звонил, молчал в трубку.
— Ходил. Так, на всякий случай. Чтобы ты не наделала глупостей. И потом... — Он подумал. — Мне надо было понять.
— Я хочу видеть твои глаза.
Он подошел, сел на краешек кровати.
— Ну?
— Так ты сразу догадался, от кого исходит заказ?
— Не сразу. Но догадался.
— И что теперь?
Вместо ответа он взял с тарелки тост, намазал его джемом, откусил. Глотнул кофе.
— Что-то во всей этой истории не так. С самого начала не так. Не на месте стоит. Тут какие-то игры. Хорошо бы узнать...
— Что?
— Кто сдает эту колоду. Какие ставки. И вообще, что это — покер? канаста? пьяница? — Зажмурился, помассировал глаза, несколько раз беспомощно моргнул. — Пора ехать.
Она упала навзничь, прикрыла глаза.
— Я не могу. Правда.
— Сможешь. — Он потянул на себя одеяло. — Соберись. Напрягись. Труба играет подъем.
— Как ты не понимаешь!..
