— Хм, а вы занятный человек, Дмитрий Васильевич.
Последний раз я слышал этот голос после возвращения из конторы Селезнева, в самый разгар дневной спячки, потому-то я, разморенный дремой, не смог его опознать.
Но теперь я бодрствовал, дышал в полную силу, все видел и все слышал и потому мгновенно опознал этот голос.
Он зацепился в потемках памяти за саднящую в теле короткой фразы занозу, зудящую этим протяжным, растянутым «зэ» — «з-з-з-анятный», и образ говорящего мгновенно восстановился: его привычка заики произносить слово не просто шевелением губ, но как бы всем лицом сразу — широким распахом округлявшихся глаз, красноречивой подвижностью силящихся отлететь со лба бровей. Голос потянул за собой все остальное: бело-синее крошево на полу, Модест, раскинувший руки, словно в попытке собрать разлетевшиеся фаянсовые осколки, менты у окна, их внезапное напряжение, когда в дверях возник этот человек.
— Это К-к-коржавин.
Да, Коржавин, капитан. Я запомнил звание, когда он поднес к моим глазам раскрытые корочки.
— Отзовитесь, Дмитрий Васильевич, если вы все-таки окажетесь дома, я оставляю номер своего телефона.
— Уже отозвался.
Мне хватило времени подняться с кровати, подлететь к столу у окна и снять трубку.
— Вы спали?
— Не спал. Лежал в постели с женщиной.
Пауза. Наверное, он подыскивал слова.
— Ничего, Коржавин. Мы просто лежали — и больше ничего. Брачный сезон уже миновал. А новый пока не наступил. Так что ты нам не помешал. К тому же это виртуальная женщина, точнее сказать, не женщина даже, а сирена.
Он растерянно кашлянул в трубку.
— Знаешь, такая сладкоголосая сирена, полуженщина-полуптица, она сидит на далеком острове и зазывает идущих мимо мореплавателей непреодолимо сладким пением. И горе тому, кто не залепил уши воском, его ждет верная гибель, когда он направит свой корабль к скалистым берегам… Что касается меня, то свой челн я туда уже направил.
— Да, вы занятный человек, — с усмешкой отозвался он. — И странно, что вы все еще живы.
— Мне и самому странно.
Я вдруг подумал о том, о чем давно пора было задуматься в свете событий последних дней.
— Что-то случилось? — спросил я. — Ты поймал тех, кто наведался в квартиру моего школьного учителя?
— Нет… Но кое-что случилось.
— Отчего это милиция опять заинтересовалась налетом на квартиру рядового пенсионера?
Он помолчал.
— Не телефонный разговор?
— Ты догадливый парень.
Я отметил про себя, что он перешел на «ты» и перестал заикаться.
— Возможно, ты что-то знаешь. Что-то видел. Что-то слышал. Что-то такое, чему прежде не придавал значения, но что поможет мне разобраться в ситуации. Может быть, встретимся завтра?
— Давай, почему нет?
— Хорошо. Встретимся на Лубянской площади… Мне там заодно надо повидаться с приятелем. — Он помолчал, потом все же решился: — Знаешь, я все-таки не понял — что за виртуальная женщина рядом с тобой? И почему ты называешь ее сиреной?
— Она торгует иллюзиями. Работает в службе «Секс по телефону». Я никогда ее не видел. Равно как и она меня. И тем не менее… между нами что-то есть.
— А женщины во плоти тебя не занимают?
— Женщины? Нет… — Я повесил трубку.
Этот страх от рождения вписан в мои генетические коды: я инстинктивно побаиваюсь, сторонюсь открытых ветрам пространств. В них слишком много пустого и призрачного, не замутненного голубоватым дымом дневных теней воздуха, в них негде укрыться от палящего солнца и постороннего взгляда.
Я повертел головой, выискивая, где бы укрыться.
Разве что в пыльном сквере напротив Политехнического музея — там можно перевести дух и скоротать время, созерцая витиеватые изгибы каменного ажура, украшающего музейный фасад. На фоне его пышности особенно сиротливым и бесприютным выглядел Соловецкий камень, гревший стариковские свои бока на желтом солнце, впечатление это усиливали увядшие красные гвоздики у его подножия. На лавочке, вытянув ноги и откинувшись на спинку, сидел средних лет человек в просторной полотняной рубашке навыпуск и с наслаждением шевелил пальцами ног в открытых сандалиях. Лица его я не видел, оно было скрыто под длинным козырьком бейсболки. Казалось, он мирно дремал, разморенный жарой.
— Не помешаю? — спросил я.
Человек указательным пальцем приподнял козырек, глянул на меня бесцветными глазами и разрешающе кивнул. Я уселся рядом. Мы долго молчали. Я смотрел на центр площади, где когда-то стоял памятник.
— Смешно и грустно, — подал вдруг голос сосед, проследив направление моего взгляда. Он снял кепку и, тщательно промокнул красноватый, влажный от пота рубец, оттиснутый на высоком лбу жестким рантом головного убора.
— Это вы про Железного Феликса? — спросил я.
Он неопределенно пожал плечами:
— В ту ночь было свежо. И так легко дышалось.
— Да, — кивнул я. — Легко. Я был здесь в ту ночь.
В ту памятную ночь площадь, перечеркнутая светом прожекторов, деятельно, словно разворошенный муравейник, шевелилась, и шевеление это достигло критического значения в тот момент, когда к памятнику подкатил подъемный кран и какой-то трудолюбивый обитатель муравейника, на вид Formica formicoido (он был определенно из рода наших лесных рыжих), полез на памятник как на скалу, чтобы накинуть петлю стального каната, — накинул под гулкий рев толпы, и памятник, оторванный от основы, нелепо и жалко, чуть скосясь набок, предсмертно напрягая бронзовую шею, повис в черном воздухе… Пожалуй, старик прав. Дышалось в ту ночь легко, и светлы были тронутые розоватым рассветным дымом горизонты.
— Но все без толку, — тусклым тоном заметил человек. — Ничего не вышло.
— Да, вы правы. Не вышло ничего.
Я закурил, прислушиваясь к водовороту площади, лишившейся стержня и потому, казалось, пошедшей вразнос, превратившейся в пеструю воронку, — изъятие памятника из ее сердцевины странным образом развалило некогда живое пространство Лубянки.
Коржавин возник у выхода из подземного перехода, повертел головой, заметил меня. Мой сосед по лавке помахал ему рукой, Коржавин, слегка удивившись, ответил на приветствие и направился к нам.
— Так вы уже познакомились? — спросил он, приблизившись. — Вот и хорошо. А то я спешу. Привет, Паша, — кивнул он человеку с кепкой. — Как дела?
— Да так, — отозвался неведомый мне Паша. — Как всегда, паршиво.
Коржавин помолчал, покусывая губы.
— Я туда наведывался сейчас, — пояснил мой сосед, кивнув в сторону Большого дома. — По нашему делу.
— И что?
— Я же сказал: дела обстоят паршиво.
— Ребята, — вмешался я в разговор, — если у вас здесь конспиративная встреча, то при чем тут я?
— Ах да, — примирительно поднял руки Коржавин. — Знакомьтесь. Денисов. Майор. Московский уголовный розыск. Наша негласная полиция нравов, так сказать. Паша, — обратился он к человеку с
