старичок, сам сухонький, борода белая, клинышком. В руках черемуховый костылик, за плечами переметная сума.
Шаги у него мелкие, а походка спорая, за одну ночь сто верст пройдет. Глядишь, он уже и у татар объявился. То нищим калекою милостыню просит, то именитым ханским гонцом прикинется, указы от самого хана читает, а то тороватым купцом объявится. И не столько продает, сколько из своей сумы раздает бархат да шелк даром. Татары-то и рады. А когда он их попросит, чтобы его допустили к девушкам-полонянкам, они ничего, не препятствуют. «Иди», говорят.
Купец поглядит на невольниц, свою переметную суму сбросит с плеч и начнет девушек потчевать медовыми маковками. Потом уйдет. А к вечеру, как станет солнце на закате, он ударится о землю, обернется белым лебедем, крикнет призывным голосом, и тут же все девушки-полонянки превратятся в лебедушек. Кинутся ловить их татары, да где им. Всю ночь лебединая стая в пути. На утренней заре она подлетит к Дону, падет на воду, попьет и выйдет на берег. Станут лебедушки девушками. Глянут на то место, где опустились на воду, а там цветут белые лилии, одолень-трава.
И теперь еще пожилые казаки-станичники, рассказывая это давнее старинное предание, обычно добавляют, как бы невзначай, что русским людям в великой нужде и в трудное время не только одолень-трава, но и каждая травка и былинка, родная матушка-землица помогают.
ЧТО НА СВЕТЕ ВСЕГО МИЛЕЕ
Как-то раз в привольной степи, на перекрестке двух дорог, встретились важный турецкий паша, вельможный польский пан и простой донской казак. Встретились и между собой повели речи. Долго обо всем беседовали. Наконец, вельможный пан говорит:
– А ну-ка, получше подумайте да потом скажите, что на свете всего милее?
Усмехнулся турецкий паша. По толстому брюху рукой гладит.
– Чего же тут думать. На свете всего милее жирный плов из риса с бараниной. Ешь его и пальцы оближешь.
Засмеялся вельможный пан.
– А по-моему, нет ничего милее на свете, чем дорогое вино. Ковш выпьешь, и по всему телу побежит огонь, радостно станет на сердце.
Заспорили турецкий паша и вельможный пан, что лучше: плов или вино. Донской казак слушал их слушал, а потом и говорит:
– Вижу я, что один из вас обжора, а другой пьяница. Всего милее на свете родная земля с ее широкими степями, дремучими лесами, высокими горами и быстрыми реками. На чужой стороне мне и жирный плов не пойдет в горло, вино покажется горьким. А на родной земле корку хлеба съем – и сыт буду, воды выпью – и другого ничего мне не надобно.
Больше с ними не стал казак терять даром слов, коня плетью тронул и дальше поехал своею дорогой.
ЧАЙКА
Старики и те об этом перезабыли. А ведь когда-то все оно было. Тогда Азов был под турками. Крым – под татарами. Татары на конях по степям рыскали, на шашках частенько с казаками переведывались. Казаки же по Азовскому и Черному морям на легких стругах к турецким да к татарским берегам ходили. Громили басурманские города и крепости. Домой назад на тихий Дон возвращались с богатой добычею.
Как-то ушел молодой казак с товарищами в море, к далеким турецким берегам. Дома осталась у него молодая жена. Ждет казачка своего муженька из похода, никак не дождется, то и дело поглядывает в окошко.
А казаков буря застигла в море, струг их разбила. Все потонули, лишь муж казачки спасся. Волною его вынесло на пустынный берег, где не оказалось ни одной живой души человеческой, только лишь дикие звери. Запечалился, загорился казак, теперь ему домой ни за что не вернуться, придется пропадать на чужой стороне.
Жена ждет его. Прошел год, а о казаке и его товарищах ни слуху, ни духу. Стал казачке не мил белый свет. Решила она – поеду сама к турецкому берегу, разыщу мужа живым или мертвым. Перед тем, как в путь тронуться, зашла к знахарке-ведунье. Та на нее посмотрела, а потом говорит:
– В море бояться тебе нечего, страшись чужого берега. На него не сходи; как твоя нога его коснется – быть беде.
– Ладно, – говорит казачка. Села в лодку и в путь.
Не сразу она попала к пустынному берегу, не сразу там отыскала своего мужа. Когда же его приметила и стала подъезжать к нему, то видит, муж ее под кустом лежит, не то спит, не то мертвый. Вспомнила казачка тут про наказ знахарки-ведуньи – не сходить на чужой берег. Поближе подплыла и мужа кликать стала. Он же лежит не шелохнется. У казачки все закипело внутри. Забыла она про всякие приказы да наказы, на берег выпрыгнула с лодки. И как только его коснулась, так тотчас же стала птицею, обернулась в чайку. С криком над своим мужем пролетела. Казак проснулся. Видит, чайка кружит над ним, а возле берега – лодка. Сел он в нее – и домой, а чайка около лодки вьется да кричит так тоскливо и печально. Казаку невдомек, что это жена его птицею обернулась.
С тех пор много в Дону утекло воды, не меньше прошло времени, а и до сих пор никак не может утешиться чайка, всегда она жалобно кричит.
ДАР ЕРМАКА
У Ермака Тимофеевича было два брата. Сам он третий, меньшой. Старшие братья рубили лес, вязали его в плоты и тем зарабатывали себе хлеб насущный. Ермак был еще парнишечкой, братья его жалели и не утруждали тяжелой работой. Но Ермак не сидел сложа руки, братьям помогал, был он у них кашеваром. Так шли год за годом. Вырос Ермак Тимофеевич, возмужал. В силу вошел и говорит братьям.'
– Не по мне это дело: лес рубить и вязать его в плоты.
А братья ему в ответ:
– Мы тебя к нему и не неволим. Хочешь, иди и ищи такое себе дело, какое бы по сердцу и по душе пришлось.
И Ермак по русской земле пошел гулять, искать такое себе дело, какое бы ему пришлось по сердцу и по душе. В пути повстречался он с Иваном Кольцо, и стали друг другу они верными товарищами. Побывали в городах и селах, повидали там, как господа да бояре много зла и неправды делают. В острогах и темницах томится немало народа. Ермак и Иван Кольцо напали на один острог. Узников и невольников освободили, те с ними и пошли на матушку-Волгу. Справили легкие лодочки, стали разудалыми добрыми молодцами, начали зипуны да казну себе добывать. Лишнего ничего Ермак не брал, все, что у бояр да купцов заберет, то тут же бедному люду раздаст. Гулял Ермак Тимофеевич по матушке- Волге, большая дружина у него собралась, а когда подошла осень, он крепко задумался.
Спрашивают его други-товарищи:
– О чем ты так, наш славный атаман, закручинился?
– Как же не закручиниться мне, – отвечает Ермак, – где с вами будем
