кошачьих шкур: идет Горе тихо, не услышишь.
Вот подходит Горе Человеческое к казаку, кувшин со слезами от спины отвязывает и шепчет:
– Слезы соленые, слезы горькие, лейтесь на казака, отнимайте его силы, расслабляйте его сердце. Тоска-кручина, слеза-сиротина, горе-паутина, с казаком сроднитесь, казака в полон возьмите.
Пошептала так старуха, Горе Человеческое, в горсть слез набрала из кувшина и плеснула казаку в лицо.
Открыл Макар глаза, посмотрел на Горе и говорит:
– Ну, вот и отдохнул я. Пора и в путь-дорожку собираться. А ты чего это, старуха, забрела сюда?
А Горе Человеческое смеется:
– Куда тебе, казак, в путь собираться, когда ты и руки не поднимешь. Был ты казаком, а слезами людскими я тебя побрызгала – сам слезой стал. Возвращайся-ка ты домой, поплачь- погорюй, потом уж и разговаривать будем.
Макар чубом встряхнул и говорит:
– Дай-ка, старуха, водицы попить из твоего кувшинчика. Что-то во рту пересохло.
– Попей, попей, казак, – обрадовалась старая. – Мне не жалко.
Подает она Макару слезы человеческие, а сама думает:
'Пей, казак, пей слезы людские, совсем тряпкой станешь'.
Взял Макар кувшин, перевернул его вверх дном и вылил слезы людские на землю.
Старуху от этого даже в жар бросило.
А Макар говорит:
– Был бы я не бесслезный, может, и одолела бы ты меня, старая. Да слезы не по мне: сердце у меня твердое, руки крепкие. Иду я с Лихо-Мраком биться, Песню Легкокрылую из неволи вызволять на радость людям. С тобой, Горе Человеческое, сейчас недосуг возиться, а придет время – и за тебя возьмусь. Геть с дороги, ведьма старая!
Схватил казак свою шашку, взмахнул ею – Горе как ветром сдуло. Поглядел Макар вверх, а там уже Горный Орел парит, могучими крыльями воздух рассекает, гордой головой показывает: 'Иди, казак, поспешай, вон там Лихо-Мрак Песню в неволе держит'.
И опять идет казак через поля широкие, через леса зеленые. Жаворонки в небе трелью заливаются, в высокой траве кузнечики весело стрекочут, в степи суслики свистят- посвистывают.
Откуда-то стайка скворцов примчалась, веселым хороводом над Макаром
Бесслезным закружилась, закричала:
– С-с-ско-р-р-рей, с-с-ско-р-р-рей, казак! Скор-р-р-рей Песню Легкокрылую выручай!
Медведь из лесу вышел, на задние лапы встал, да как рявкнет:
– Здравствуй, Макар! Куда путь держишь?
– С Лихо-Мраком биться, – отвечает казак. – Песню из неволи выручать.
– До-о-обре, до-о-обре! – говорит Мишка. – Худо будет – кликни, помогу. Я с Лихо-Мраком давно драться собираюсь.
А тем временем Горе Человеческое пришло к Дум-горе, застонало- закричало, правой рукой взмахнуло – отвалилась каменная глыба от горы. Вошло Горе в Дум-гору, левой рукой взмахнуло – снова глыба на место стала.
Лихо-Мрак увидел сестру, спрашивает:
– Ну как, сестрица моя милая. Горе мое славное, справилась ты с казаком донским, что сюда идет?
– Ох горе, братец, – отвечает Горе. – Я ведь слезами сильна только, а казак тот – бесслезный. Слезами людскими я его обрызгала – он еще лютее стал; Хотела из кувшинчика напоить, да вылил он мои слезы на землю, а я без них, как без рук да без ног. Горе, братец, горе. Пусть сестрица моя, Беда Людская, идет навстречу казаку. Может, согнет она его в бараний рог, скрутит его окаянного.
Тут Беда Людская подходит к Лихо-Мраку, кланяется ему и говорит:
– Дозволь, братец, в путь отправиться. Согну я казака так, что не разогнется. В три погибели согну, слезы лить заставлю, хоть и бесслезный он.
– Иди, – прорычал Лихо-Мрак, – да с пустыми руками не возвращайся. Не согнешь казака – на себя пеняй!
– Согну, согну, братец…
Вот вышла Беда Людская из Дум-горы и поплелась навстречу Макару Бесслезному.
Идет, палкой о землю постукивает, злыми глазами вокруг посматривает.
Сама почти до земли согнута, на спине – горб, босые ноги изодраны, вместо платья – дерюга на ней рваная.
Шла-шла Беда Людская, видит – человек землю пашет. Запрягся он в деревянную соху, тянет ее, потом обливается, сам себя погоняет:
– Но, но, Степан, пошевеливайся… Солнышко скоро сядет, а ты две борозды только сделал. Но, Степан, пошевеливайся…
Беда за бугорок присела, смеется:
– Это мой… мой человечишко. Вот тут-то и подожду я Макара. Казак он такой, что мимо не пройдет: 'Давай, скажет, помогу тебе, Степан'. А я его и согну.
Только подумала так Беда, смотрит, а казак уже к Степану подходит.
Подошел, шашку и пику на землю положил и говорит:
– Здорово, станичник! Ты бы отдохнул немного, вон как пот с тебя льется. А Степан отвечает:
– Рад бы отдохнуть, да отдых землю не вспашет. И соха у меня чужая, завтра хозяину отдавать надо.
Сказал так и опять за соху взялся. Протащил пять шагов, а тут камень под соху попался. Напрягся Степан, жилы на руках вздулись, глаза кровью налились. 'Но, Степан!' – кричит, а сам уже на землю опускается, стонет:
– Нету силушки моей, казак. Все нутро себе порвал.
– Эх, беда! – отвечает казак. А Беда Людская за бугорком сидит, костлявые руки потирает, улыбается:
– Ха-ха… Разве же это беда? Это полбеды только… Снял с себя казак рубашку, поплевал на руки и говорит:
– Дай-ка помогу тебе, станичник, а ты посиди пока, воздухом подыши. Начал пахать Макар – только комья летят. Пот с него градом льется, а он тащит соху, чубом потряхивает.
Солнышко еще за холмом зеленым не спряталось, а Макар полоску кончает. Смотрит на Степана, а Степан от радости чуть не плачет.
– Спасибо тебе, казак, – говорит, – выручил ты меня. Четверо детишек у меня мал мала меньше, голодно. Теперь вот посею, хлебушек будет.
Беда Людская сидит, к разговору прислушивается, злится на казака. Потом палкой взмахнула, откуда ни возьмись – табун лошадей: вихрем налетел, землю затоптал, Макар и Степан едва живыми остались. Беда Людская опять палкой взмахнула – коней как не бывало.
Посмотрел Степан на свою полоску и заплакал:
– Видно, не судьба, казак, не даст мне больше соху хозяин. Пропадать
