Казаки, конечно, ничего этого не могли понять, и это не удивительно. Меня только поразила полная разнузданность и неразбериха в их действиях.
Меня окружили пастухи, свои и чужие, и стали умолять их спасти.
– Почему вас задержали? – спросил я их.
– Придрались к нам, требуют пятьдесят рублей, – тогда, мол, пропустим. Мы десять предлагали, – не согласны.
– Что вы, зачем давать им деньги? – сказал я. – Кто у вас старший? – обратился я к одному из стоявших тут же казаков.
– А тебе для чего? – ответил тот. – Ты наш начальник, что ли?
– Ты потом узнаешь, кто я! – сказал я сердито. – Кто старший над вами? – повторил я свой вопрос.
– Я старший! Говори, что тебе надо!
– Почему стадо задержали?
– На то наша воля. Задержали, и всё тут!
– Ты понимаешь, какой убыток наносишь пастухам?
– Пусть хоть совсем пропадают, – мне-то что?
Я убедился, что разговаривать с ним по-человечески невозможно, да и подозрительно мне показалось, что у «старшего» нет никаких знаков отличия.
Я направился к их казарме. В дверях передо мной вырос другой казак.
– Куда? – остановил он меня.
– Хочу видеть вашего командира.
– Он кутит, ему не до тебя.
– Ступай, скажи, что хочу его видеть. – Я назвал себя.
– Мы у тебя под командой, что ли? – засмеялся казак.
Я с трудом сдерживал гнев. Блюститель порядка кутит, а когда человек требует справедливости и человеческого обращения, его подымают на смех… К счастью, я хорошо говорил по-русски, с не знающим русского языка они обошлись бы еще грубей.
Я повернулся, кликнул ребят, велел им выпустить стадо и продолжал путь.
Как только бедняги услышали мое распоряжение, они, дай бог жизни, со всех ног кинулись исполнять его. Начисто снесли плетень и принялись выгонять стадо, которое весело бросилось на дорогу из грязной закуты.
Казак подскочил к одному пастуху и стегнул его нагайкой. Тот вспыхнул, схватил казака, стащил с забора, на который тот вскочил, и принялся избивать. Я с трудом вырвал у него казака. На крик: избиваемого выскочили другие казаки и набросились на пастухов. Их было человек пятнадцать, а пастухов, отборных молодцов, восемнадцать человек, и потому казаки скоро сдались и запросили пощады. Их командир, некий Белогоров или Белогорский, хорошо не помню его фамилии, выскочил пьяный, в одном нижнем белье и грозно крикнул: «К оружию!». Однако, увидев своих казаков в плачевном положении, вернулся в помещение, облачился в черкеску, не забыл даже привесить саблю и почтительно вышел ко мне с просьбой простить его подчиненных за бесчинства, совершенные ими.
Мне удалось успокоить своих людей и, к удовольствию пастухов, мы благополучно двинулись дальше.
4
Не успели мы опомниться от приключения у Дарьяла и пройти около девяти верст, как ларсские стражники преградили нам путь и стали требовать себе по барану с отары; на каком основании, по какому праву, – никто этого не мог нам объяснить. Мы, конечно, на это не шли, и драка была бы неизбежна, если бы не случился тут же ларсский акцизный, который объяснил сотнику, кто я такой, и нас оставили в покое.
Пастухи были очень довольны.
Через некоторое время мы подошли к реке Чалхи, на берегу которой наши «квартирьеры» развели костры и варили для нас ужин. Здесь была намечена остановка на ночь. Мы пустили стадо пастись. Целый день баранта шла некормленной, так как трава по дороге вся была выщипана проходившим до нас стадом; надо было подкормить скот хорошенько.
– Здесь нужна большая осторожность! – сказал Симон, подойдя ко мне.
– А что такое? – спросил я.
– Волки водятся, да и осетины приходят на стоянку с водкой, будто бы угощают нас, а сами только и глядят, как бы забрать барана.
– Ну, они этого не посмеют!
– Тебя, может быть, постесняются, ты сын знатного человека, а с нами они не считаются! – и Симон, отойдя, швырнул камнем в отставшую овцу.
– Проклятая, землю жрет, верно, соли захотелось!
Я подошел к стоянке и, должен признаться, удивился выбору места: оно походило на укрепление, с высоты его просматривалась вся окрестность. Подошел пастух и по-товарищески, без всяких церемоний, доложил мне, как главному пастуху, о положении дел.
Я не мог не отметить про себя, что место выбрано отличное – и вода, и поляна.
– Все хорошо, только лес далеко! – заметил я.
– А так лучше. Если волк или вор утащит овцу, ему некуда будет сразу же скрыться от нас. – Это был ответ знатока своего дела. Я согласился с пастухом, и мы вместе пошли на стоянку.
Подошли к кострам. Я заметил, что людей вокруг них собралось гораздо больше, чем было у нас.
– Как много народу! – сказал я.
– А, это «гости» наши, осетины. Узнали, что вы здесь, и ни за что не отстанут, пока не дадите им чего- нибудь!
Когда я подошел, гости окружили меня с приветствиями, превозносили «Глаха», так звали моего отца, и в заключение стали клясться, что каждый раз, как его стадо проходило по этой дороге, они неизменно получали в подарок одну овцу на убой. Какой-то осетин даже принялся описывать подаренного ему однажды моим отцом барана, который будто бы был величиной если не со слона, то, во всяком случае, с буйвола; «соседи» все-таки сумели поднести нам бутылку водки, сами же распили ее с нами и пели, и докучали нам до тех пор, пока я не распорядился передать им в подарок годовалого барана.
И только после этого мне с трудом удалось спровадить гостей. Они просили разрешения покараулить ночью наше стадо, но мои пастухи так сумрачно поглядывали на них, что я не посмел удовлетворить их просьбу. После их ухода подошли сторожевые пастухи, забрали с собой ужин и отправились с собаками к стадам на всю ночь.
Мы, оставшиеся, сели ужинать и с удовольствием утоляли голод теплыми лепешками из кукурузной муки и солониной, которые в изобилии захватили мы с собой. Ужин прошел весело, мы шутили и перекидывались наспех сочиненными стихами. С радостью глядел я на этих жизнерадостных и беспечных людей, настолько закаленных суровой борьбой, что они как будто вовсе не чувствовали усталости.
Мы поговорили, покурили из наших трубок с длинными чубуками и, прихватив бурки, разошлись на ночлег вокруг стада. Луна зашла, и в черной пропасти неба еще ярче засияли звезды, проливая успокаивающий свет. Горы, раскрыв свои пасти, беззвучно пропускали через ущелья одиноких прохожих. Ночью они казались еще огромнее и терялись во мраке. Шум далекого Терека доносился, как тихая, ласковая колыбельная песня. Зверь не нападал на скотину, и псы спокойно, без лая, ходили вокруг.
Этой тихой, прекрасной ночью, когда в воздухе носился запах сена, смешанный с ароматом цветов, какое-то тревожно-восторженное чувство овладевало душой человека.
Дышалось легко, и жизнь ощущалась, как некая манящая, ласково-сладостная сила. Такою казалась мне эта ночь, и такою, наверное, была она и для всех.
Сон бежал от меня, и мысли мои носились бог знает где, воображение разыгралось…
Наконец веки мои сомкнулись, я забылся и вдруг услышал беспокойный собачий лай, звуки выстрелов и крики пастухов.
Я вскочил. Пастухи все были на ногах. Они гнались за перепуганным стадом; не разбираясь в пути, овцы безудержно неслись в разные стороны.
А у самого костра, окруженный собаками, метался волк. Наконец он свалился, и свора растерзала
