теперь уж ты без ужина не уйдешь! – весело добавил он.
– Не надо, Гела, боюсь, отару без хозяина зверь задерет, – упрямился Онисе.
– Что ты? Пастухи у тебя такие, что птицу в небе, муравья под землей не пропустят. Не идешь, так хоть благослови меня на дорогу… Хозяйка! – крикнул он, – любимого гостя любовно встретить надо, подавай все, что бог послал!
Онисе вручил хозяину деньги на аренду пастбища и на дорожные расходы. Они сели ужинать. Выпили по одному рогу. Гость загрустил. На него нахлынули воспоминания о тех счастливых днях, когда он верил в любовь Маквалы, и сладкая надежда ласкала его. Теперь он одинок, никогда не будет у него любимой подруги, никогда никто не приголубит его, никто не скажет ему нежных слов, – железным обручем сковано его сердце. Онисе стал угрюм. Лицо его помрачнело.
Хозяин, заметив это, принялся еще усерднее потчевать гостя домашней водкой, еще чаще провозглашать заздравные тосты. Но печаль не покидала Онисе. Вдруг Гела поднялся.
– Ты посиди немного, я скоро вернусь, – сказал он гостю.
– Куда ты, зачем?
– Подожди меня здесь, мы сейчас устроим такой пир, что мертвые встанут из могил поглядеть, как мы веселимся.
– Не надо, Гела, поздний час, да и жена твоя спать хочет! – оглянулся Онисе на Маквалу, пригорюнившуюся у огня.
– Маквала! – окликнул ее муж, – отчего ты невесела, когда у нас гость?
– Нет, нет! Клянусь божьей благодатью!.. Гость от бога, и я возношу хвалу господу, пославшему нам его.
– Ну, если так, – воскликнул Гела, – пусть святой Гиваргий ниспошлет на нас свою благодать, – завтрашнее солнце мы встретим пиром… Подожди немного! – и хозяин выбежал за дверь.
Легко ему было говорить, – завтрашнее солнце встретим пиром. Но тем, чьи сердца облачены в одежды скорби, кто оплакивает утраченную навсегда надежду, тем тягостно встречать весельем первые утренние лучи!
Много дней утекло с тех пор, как Онисе и Маквала расстались друг с другом, и оба они в эти дни разлуки копили печаль в своих сердцах. Они научились скрывать свои чувства, и теперь, когда они остались вдвоем лицом к лицу, стало им еще тягостней. У обоих было о чем рассказать друг другу, оба они, как все влюбленные, таили в душе обиду друг на друга, и им хотелось излить ее во взаимных упреках. Слова подступали к горлу, но непомерное волнение сковывала губы, и невозможно было нарушить молчание.
Маквале казалось, что сердце Онисе давно отдано другой, – ведь отошел же он от нее и даже в беде не протянул ей руку. Так же думал и Онисе: если Маквалу склонили выйти замуж за другого, значит, она и любит того, другого, больше, чем его.
Так сидели они долго, опустив головы, как два врага; и только отрывистое, учащенное дыхание выдавало их непостижимую душевную бурю.
Вдруг невольный крик отчаяния вырвался у Онисе:
– Маквала! Давно я не видел тебя, не слыхал о тебе ничего… Скажи, как ты живешь?
– Что мне? – с горькой улыбкой отозвалась Маквала, пожав плечами. – У меня муж, хозяйство.
– Значит, счастлива? – голос Онисе задрожал. Он поднял на нее глаза, заглянул ей в лицо и, сразу весь поникнув, тихо сказал: – Дай тебе бог!.. А для меня все исчезло, все умерло, жизнь стала мне ненавистна!.. Ну, что ж, будь хоть ты счастлива!
Женщина взглянула на него, и что-то невыразимо томительное закипело у нее в груди, поднялось к горлу, перехватило дыхание. Дрожащей рукой схватилась она за ворот платья, с силой оттянула его, сорвала застежку. Ей казалось, что ворот давит ей горло, не дает дышать.
Они молчали. Онисе взял рог, наполнил его аракой и выпил весь залпом, чтобы оглушить себя. Женщина взглянула на него с тоской.
– Почему смотришь на меня? – спросил Онисе, устремив на нее помутившийся взгляд.
– Не надо пить так много! Убьешь себя, – с горечью сказала Маквала.
– Ну и что ж? Пускай убью! – он провел по лбу рукой. – Разве жалеешь меня?
– О, ведь я – человек!
– Да, конечно, ты – человек! Оба снова замолчали, поникли.
– Маквала! – не выдержал Онисе, – скажи мне что-нибудь!
– Что мне сказать тебе? – печально отозвалась Маквала.
– Ты раньше много со мной говорила! Много мне сулила!
– То было раньше, все изменилось теперь.
– Зачем же ты меня поманила? Зачем околдовала? Чтоб потом сбросить меня прочь со своей дороги!.. Не любила, смеялась надо мной, – верно?… Что ты ответишь богу?
– Онисе!.. – начала женщина, но он прервал ее.
– Ты позабыла меня, но я тебя люблю по-прежнему, люблю, как святыню свою!..
Горе переполнило Маквалу. Она думала, что Онисе давно уже вырвал из своего сердца память о ней, позабыл ее… Оказывается, она заблуждалась, он все еще любит ее, еще есть у нее надежда вернуться к жизни!
– Молчи! – крикнула женщина. – Молчи, ради господа бога, не то руки наложу на себя!
– Зачем же?… Кого любила, за того и вышла замуж… Кого ненавидела, от того избавилась… Зачем тебе кончать с собой?…
– Молчи, говорю тебе! – гневно сказала она.
Дрожь охватила Онисе, он чувствовал, что больше не в силах сдерживать свою страсть, как за спасение, схватился он за водку. Но не успел он поднести к губам рог, как Маквала вскочила и бросилась к нему.
– Довольно, хватит! – крикнула она возмущенно.
– Почему ты сердишься? Я хочу за твое здоровье выпить!
Не успел он произнести эти слова, как нежные женские руки обвились вокруг его шеи. У него потемнело в глазах.
– Не пей, не надо, родной ты мой… Не топи себя в вине… Не хочу я этого, милый, слышишь меня, не хочу! – шептала ему Маквала и вся трепетала, горела, обвиваясь вокруг него.
Мир исчез, уплыл куда-то, Онисе позабыл о своем долге гостя, позабыл о самом себе и страсть, одна только страсть нераздельно завладела им. Он чувствовал, что Маквала любит его, любит всеотдающей, бескорыстной любовью; он чувствовал ее жаркую ласку, слышал биенье ее сердца и на мгновенье утратил власть над собой. Кровь заклокотала в жилах, он раскрыл объятья, прижал к груди единственное свое сокровище и пил, ненасытно пил сладость жизни.
Сумеет ли Маквала потушить любовь в своей крови? Какая сила возьмет верх в ее сердце – женский долг или самозабвенная страсть?
Вдруг со двора послышалась песня. Они вздрогнули, прислушались.
Влюбленные разошлись. Маквала, вся пылая, кинулась в чулан. Онисе, взволнованный, потрясенный, растянулся на длинной скамейке.
Дверь распахнулась, вошел Гела и с ним несколько юношей-певцов.
Началось пиршество с плясками, с песнями. Хозяин сдержал свое слово: утреннюю зарю пирующие встретили веселой песней «Гогона».
Солнце стояло уже высоко, когда гости Гелы, выпив последний прощальный тост, шумно поднялись из- за стола и распрощались с хозяином.
Проводив гостей, Гела торопливо принялся за сборы в дорогу. На этот раз Маквала помогала мужу с непривычной готовностью и торопливостью, как бы искупая перед ним свою вину.
Хозяин дома оделся по-дорожному, опоясался оружием и оседлал коня.
– Жена! – сказал он на прощанье, – ты что-то очень усердно помогала мне в сборах, не знаю, чему приписать: рада ли, что уезжаю, или взялась за ум?
Она не ответила, слегка покраснела, опустила голову. Он посмотрел на нее долгим взглядом.
– Сердце мое противится, не советует мне уезжать, но я не останусь… Надеюсь, побережешь мой дом,
