выучившей ее верить только в лулу да в джинов и хамзадов. Что они могли придумать?
Нет, они уже достаточно показали свою неспособность серьезно думать, сделав несчастной свою дочь. Отец, стоявший на дороге к смерти, вообще уже не разбирался в жизни. Он, что называется, «стал дервишем» и держался того взгляда, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров. А мать не знала других способов воздействия на этот мир, кроме молитв и наговоров «Молла Ибрагима Иегуди», Деджаля и его осла да челебори.
Чего можно было ждать от такого недомыслия? Придумать-то они могли, да что? Один сказал бы, что если сорок ночей подряд съедать по сорок миндалин да читать сто раз молитву... то гнусный зять превратится в камень, другой решил бы, что самое правильное будет обратиться к заговорам лути Голям- Хусэйна и что, если Голям-Хусэйн займется им, как тем шариком, что вдруг исчезает от его колдовства, зять просто бесследно сгинет.
Увидев по их лицам, что в их головах уже вертелось все это ветхое вранье, Ферох, которому хотелось одним ударом смести с лица земли всех ее подлецов и негодяев и который верил только в свою молодую мысль и силу, подошел к Эфет и сказал:
— Ханум, не поддавайтесь горю. Если кто-нибудь за вас отомстит, то это я. Ваш рассказ зажег мое сердце такой ненавистью, которая не погаснет, пока я не подвергну этого человека самому страшному наказанию.
Почувствовав всю силу решимости Фероха, Эфет больше не возвращалась к этому вопросу. Только опять сказала:
— Вы — мой брат!
И, когда она говорила это, голос ее звучал так, что у Фероха забилось сердце. Взглянув на нее, он увидел, что румянец залил ее лицо. Чтобы не показать, что он заметил ее волнение, Ферох повернулся лицом к Р... эд-довлэ.
В сердце Эфет зарождалось какое-то странное чувство к Фероху. Но он мог относиться к ней только как к сестре.
Господин Р... эд-довлэ сказал:
— Надо ехать.
— Да, да, скорее! — откликнулась Эфет.
Рана ее не мешала ей, и она быстро поднялась. Ферох не удерживал их — ему нужно было на Чалэ- Мейдан. Он сказал:
— Сейчас я на время должен уехать, а по приезде наведу справки об Али-Эшреф-хане, и будем думать, как ему отомстить.
Оставив Эфет с матерью, Ферох проводил господина Р... эд-довлэ к своему отцу, и старики с четверть часа отводили души в сожалениях о добром старом времени, когда они «отведывали» палок, выслушивали брань и получали деньги; заодно посвятили несколько минут проклятиям по адресу конституции и конституционалистов. Наконец господин Р... эд-довлэ, его почтенная супруга и Эфет двинулись домой, думая каждый по-своему о Ферохе. Отец мечтал, как было бы хорошо иметь такого славного и доброго сына, мать тоже мечтала о нем, а что думала Эфет, мне трудно передать. Простившись с ним и взяв с него обещание порадовать их своим приходом, они вышли за ворота.
Ферох опять задумался. Так как ему, во всяком случае, нужен был помощник, то, надев сэрдари и слегка растрепав себе волосы, он вышел и направился в Чалэ-Мейдан. Там, как мы знаем, он вызвал из кавеханэ Джавада и условился с ним обо всем.
Вернувшись домой около восьми часов вечера, Ферох удивился: у него сидел Ахмед-Али-хан. Ферох начал было уже беспокоиться, не произошло ли какой-нибудь неудачи, но Ахмед-Али объяснил, что пришел условиться о выполнении плана. Было решено, что Ахмед-Али-хан даст свой приказ о задержании кареты Мелек-Тадж-ханум сурчи этой же кареты. Тот отвезет его на станцию Кяхризэк, откуда следующий сурчи доставит его в Хасан-Абад, и так он доедет до Кушке-Насрет. Самому Фероху тоже будет дано письмо и, кроме того, еще одно письмо к раису чапарханэ в Куме дано будет той женщине, которая должна будет приехать в Кум вместо Мэин, на случай, если ей придется «познакомиться» с жандармами. Ферох все это одобрил, и Ахмед-Али-хан ушел.
Утром Ферох проснулся в пять часов. Его уже ждала Шекуфэ. Скоро она побежала с письмом к Мэин, а через час принесла Фероху ответ: «Я сделаю так, как хочет Ферох».
Ферох подарил Шекуфэ золотую монетку и отпустил ее. Через четверть часа о согласии Мэин знал Ахмед-Али-хан. Он тотчас же занялся писанием необходимых писем. А сам Ферох летел уже в Чалэ- Мейдан.
В условленный момент и на условленном месте он увидел Джавада. Он невольно поздравил его с такой точностью.
Редкая вещь в Персии точность! Пригласит, например, кто-нибудь своего приятеля утречком покушать с ним халиме-роуган. Сказано — сделано: выйдя из дому этак в полдень, этот желанный друг, которого тот ждет уже несколько часов, идет потихоньку, полегоньку, пока не доберется до указанного места, а придя, потребует халима.
Или скажет кто-нибудь своему другу: «В два часа я буду у тебя». Наступает два часа, а вслед незаметно наступает и три, потом — четыре, пять. Наконец в семь часов показывается этот самый друг, не зная, как и извиняться, и делая лицо мученика: «Ах, эти дела!»
А дел никаких нет и не было, а только была лень, и только из-за лени он подверг тебя такому беспокойству. Впрочем, когда речь идет о хорошем угощении, — о! — тогда нет! Человек встает тогда рано. Он приходит к нам ни свет ни заря, по дороге прихватив с собой еще несколько человек, и с бесстыдством говорит: «Эти господа давно уже жаждут с вами познакомиться и изъявить свою преданность. Сейчас мы по дороге встретились и так им захотелось как можно скорее удостоиться чести вас видеть, что они сочли этот момент самым удачным и пришли со мной».
И злополучный хозяин, на шею которого свалилось целое общество гостей, жаждущих не столько изъявить свою преданность, сколько поесть жирного плова, превращает свою скромную пирушку в целый пир.
Не будем, однако, удаляться от предмета. Джавад рассказал Фероху, как передал матери четыре трехтуманных ассигнации, как она обрадовалась, как в его семье воскресли вновь надежды на лучшее будущее и как вся семья собралась было провожать его до гариханэ, но это предложение он отклонил.
— Мы скоро вернемся, едем не больше, чем на два дня, — сказал Ферох.
Оставалось только найти женщину для отправки в Кум. И Ферох послал свою няньку за ее племянницей Хамидэ.
Хамидэ была женщина особенная. В девять лет ее выдали за восемнадцатилетнего сына какого-то столяра. А с той поры и до настоящего времени, когда ей минуло двадцать четыре-года, она еще семь раз выходила замуж.
Некоторое время она коротала свой век с ахондом, а потом долгое время была за беспробудным пьяницей. Затем, в течение нескольких месяцев, обращая ночи в дни, любила какого-то тегеранского лути, а дальше несколько дней была сигэ какого-то фоколи и угождала его европеизированному нраву. После этого, в течение порядочного срока слушала воркотню одного хаджи, а потом увлекла хаджизадэ. Но всего смешнее было то, что однажды ее взял к себе в качестве сигэ какой-то старый принц, и она долго забавлялась его седой бородой.
Какими знаниями, каким опытом должна была обладать эта женщина, умевшая приноравливаться к нравам восьми мужей!
Но Фероху и нужна была женщина, которая, как говорится, не посмотрела бы ни на что.
Через полчаса Хамидэ была перед ним. Ферох знал ее давно; еще в детстве, случалось, они играли вместе. Поэтому он прямо приступил к делу:
— Хамидэ, ты должна будешь помочь мне кое в чем и взять на себя одно дело. Прежде всего ты поедешь со мной в карете в Кум.
При слове «Кум» на лице Хамидэ изобразилась большая радость.
— Что же может быть лучше этого — вместе с вами удостоиться зиарета в Куме.
Приятная перспектива обрисовалась в ее голове: в Куме можно будет завлечь какого-нибудь мужчину и, что называется, «повиснуть на его бороде». Но Ферох сказал:
