Это произвело в них необыкновенные перемены. Воинственные вожди шариатистов обратились в смиренных послушников, для которых молитвы стали средством более привлекательным, чем битвы.
С тем они и вернулись. Магомеда будто подменили. Вместо кинжалов он вновь взялся за проповеди, что мало соответствовало темпераменту его последователей. Они полагали, что волчьи аппетиты ханов и прочей знати можно укротить лишь силой, а вовсе не чудодейственными молитвами. Вскоре люди стали расходиться по домам, а первоначальные успехи шариатистов обращались в пыль.
Но Магомед недолго оставался в плену очарования Джамалуддина. Он уже колебался между тягой к постижению пленительных высот тариката и стремлением к решительному искоренению адатов. В конце концов он объявил Шамилю: 'Что бы там ни говорили Ярагинский с Джамалуддином о тарикате, на какой бы манер мы с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним тарикатом мы не спасемся: без газавата не быть нам в царствии небесном… Давай, Шамиль, газават делать'.
Деятельность шариатистов развернулась с новой силой. К началу 1830 года большинство обществ нагорного Дагестана признало шариат, росло его влияние и в других областях. И лишь Аварское ханство, располагавшееся в самом сердце горного Дагестана, не спешило менять свои порядки, всецело полагаясь на силу войск кавказского главнокомандующего.
В феврале 1830 года Магомед с 8-тысячным отрядом сподвижников уже стоял у стен Хунзаха — столицы Аварского ханства, владетелей которого Магомед считал главными виновниками падения веры и порчи общественных нравов.
Аварский ханский дом был одним из самых древних и почитаемых в Дагестане. Владения его распространялись далеко за пределы Аварии. Но события начала XIX века, особенно в период правления Ермолова, нанесли ханству непоправимый урон и породили в нем раскол. Султан-Ахмед-хан, упорно сопротивлявшийся войскам Ермолова, умер в 1823 году, оставив вдову и малолетних сыновей. Объявленный наследником престола Нуцал-хан Ермоловым признан не был. Вместо него был назначен Сурхай-хан — родственник аварских ханов. В результате ханство разделилось. Но большей частью все же управлял молодой Нуцал-хан, вернее его мать, которая по малолетству сына вынуждена была взять на себя ханские заботы. Впрочем, Баху-бика, вдова хана, справлялась с ролью регентши довольно успешно. Народ уважал ее за мудрость и необычайную храбрость. Конь, обнаженная сабля и винтовка были ей знакомы не хуже, чем самому отчаянному джигиту. В делах государственных она была тверда, в делах житейских — великодушна.
Отдавшись под покровительство России, Хунзах стал довольно спокойным местом. 'Я возьму, бывало, книжку, — вспоминал участник тех событий, — и пойду гулять по полям хунзахским, как будто в Малороссии по собственным поместьям… Встречающиеся аварцы приветствовали меня 'салам алейкум', как будто своего земляка'.
Магомед предложил ханше принять шариат, объявив: 'Аллаху было угодно очистить и возвеличить веру! Мы лишь смиренные исполнители его воли!' Хунзах ответил огнем.
Шариатистов было мало, но они были уверены, что лучше один истинно верующий, чем сто колеблющихся. Началась битва. Был уже захвачен ханский дворец, но тут смелая ханша поднялась на крышу, сорвала с головы платок и закричала: 'Мужчины Хунзаха! Оденьте платки, а папахи отдайте женщинам! Вы их недостойны!' Хунзахцы воспряли духом и нанесли нападавшим жестокое поражение.
За эту победу Николай I пожаловал ханству знамя с гербом Российской империи. Ханша потребовала от царских властей подавить восстание и прислать в Хунзах сильное войско для удержания населения в покорности.
Чтобы покончить с шариатистами, Паскевич направил к Гимрам сильный отряд. После демонстрационного артиллерийского обстрела гимринцам было велено изгнать Магомеда и выдать аманатов (заложников).
Магомед и его последователи ушли из аула и начали строить невдалеке от него каменную башню. Оборонительные башни были традиционным сооружением на Кавказе. Они строились различных форм и размеров. Бывало, что целый род помещался в одной башне, каждый этаж которой имел свое предназначение. Иногда башни строились для бежавшего кровника его родственниками. Обычно башня служила для защиты всего аула, но были и аулы, состоявшие из одних башен.
Когда башня под Гимрами была закончена, Магомед сказал Шамилю: 'Они еще придут на меня. И я погибну на этом месте'. Позже это предвидение сбылось.
Полагая, что с мятежниками покончено, командующий отправил императору успокоительное донесение. Однако, сомневаясь в искоренении самой идеи восстания, Паскевич присовокупил: 'Несомненная цель нового учения заключается в том, чтобы отторгнуть от нас все дагестанские племена и соединить их под одно общее теократическое правление'.
Опечаленный Джамалуддин велел Магомеду 'оставить такой образ действий, если он называется его мюридом в тарикате'. Однако Магомед не собирался опускать руки. Под
Хунзахом он потерпел поражение, но в народном мнении он одержал победу, дерзнув пошатнуть главную опору отступников в Дагестане.
Шамиль убеждал Магомеда, что для развертывания всенародной борьбы нужно нечто большее, чем убежденность в своей правоте и кинжалы. Размышления о случившемся и сомнения в правильности своих действий привели Магомеда к светилу тариката Магомеду Ярагинскому: 'Аллах велит воевать против неверных, а Джамалуддин запрещает нам это. Что делать?'
Убедившись в чистоте души и праведности намерений Магомеда, шейх разрешил его сомнения: 'Повеления Божьи мы должны исполнять прежде людских'. И открыл ему, что Джамалуддин лишь испытывал — истинно ли он достоин принять на себя миссию очистителя веры и освободителя страны.
Видя в Магомеде воплощение своих надежд и считая, что 'отшельников-мюридов можно найти много: хорошие же военачальники и народные предводители слишком редки', Ярагинский наделил его духовной силой, восходящей к самому Пророку, и благословил на борьбу.
Обращаясь ко всем своим последователям, Ярагинский велел: 'Ступайте на свою родину, соберите народ. Вооружитесь и идите на газават'.
Молва о том, что Магомед получил разрешение шейха на газават, всколыхнула весь Дагестан. Число последователей Магомеда стало неудержимо расти.
Царские власти решили положить конец деятельности шейха. Он был арестован и отправлен в Тифлис. Но, в очередной раз явив свою необыкновенную силу, шейх легко избавился от пут и укрылся в Табасаране. Вскоре затем он появился в Аварии, обеспечивая духовную поддержку ширящегося восстания.
В том же 1830 году в аварском ауле Унцукуль состоялся съезд представителей народов Дагестана. Ярагинский выступил с пламенной речью о необходимости совместной борьбы против завоевателей и их вассалов. По его предложению Магомед был избран имамом — верховным правителем Дагестана. К его имени теперь добавлялось «Гази» — воитель за веру. Шейх наставлял избранника: 'Не будь поводырем слепых, но стань предводителем зрячих'.
Принимая имамское звание, Гази-Магомед воззвал: 'Душа горца соткана из веры и свободы. Такими уж создал нас Всевышний. Но нет веры под властью неверных. Вставайте же на священную войну, братья! Газават изменникам! Газават предателям! Газават всем, кто посягает на нашу свободу!'
Во время подготовки и проведения съезда в Унцукуле Шамиль, по обычаю, остановился в доме кунака своего отца — известного лекаря Абдул-Азиза. Осмотрев раны, полученные Шамилем в Хунзахском деле, лекарь нашел их не опасными, но требующими покоя и лечения. Шамиль вежливо отказался, ссылаясь на нехватку времени. Тогда Абдул-Азиз приготовил снадобья, которые могли бы хоть немного заменить более радикальные средства. Однако Шамиль забывал их пить, поглощенный более интересными делами. Но вскоре он стал замечать, что вместо кефира или бульона, подаваемого дочерью Абдул-Азиза другим гостям, в его чаше оказывались настои целебных трав. Он стал наблюдать за Патимат — дочерью лекаря, пытаясь понять, как ей удается сделать это незаметно для других. Он так и не раскрыл эту маленькую загадку, зато иное таинство — любовь — овладело им с неодолимой силой. Очарованный красавицей Патимат, он уже начал подумывать о более серьезном и долгом лечении в доме Абдул-Азиза. Почувствовав, что это сладкое наваждение способно серьезно помешать его бурной деятельности как ближайшего сподвижника имама, Шамиль решил не отказываться ни от одного, ни от другого. Выход был один — жениться. Родители Шамиля несказанно обрадовались, узнав о намерении сына. Они все еще надеялись, что семейная жизнь умерит в Шамиле пыл общественного переустройства. Денгав устроил пышную по горским меркам свадьбу, созвав на нее множество гостей. Но Шамиль и Гази-Магомед сумели и ее превратить в народный сход для пропаганды своих идей.
РОЗЕН СМЕНЯЕТ ПАСКЕВИЧА
В апреле 1831 года Паскевич был срочно отозван с Кавказа и послан в Польшу заменить Дибича. Генерал успел отличиться на Балканах, получил к графскому титулу приставку «Забалканский» и в должности главнокомандующего подавлял польское восстание, но, не доведя дела до конца, умер от холеры.
Дибича настигла волна эпидемии, вспыхнувшей в «аракчеевских» военных поселениях и приведшей к 'холерным бунтам'. Уверенные, что смертельный мор наслан 'их благородиями' докторами для истребления отслуживших свое солдат, поселяне убивали военных врачей, громили и жгли лазареты, поднимали бунты и ударялись в бега.
Печальную участь Дибича разделил и великий князь Константин, надеявшийся укрыться в Польше от беспокойной российской жизни, но не сумевший отгородиться от эпидемии.
Паскевич довершил успехи Дибича, взял Варшаву, навел повсюду жесткий порядок, сильно пошатнувшийся после либеральных экспериментов Александра I, получил титул светлейшего князя Варшавского и должность наместника Царства Польского. Восстание было разгромлено окончательно. Главари и зачинщики сурово наказаны, а их соратники сосланы в Сибирь и на Кавказ. Многие повстанцы бежали во Францию и Турцию, где образовали правительство в изгнании и употребляли все силы на организацию новых восстаний. Изгнанники сочувствовали освободительному движению горцев, часть из них, как и множество сосланных на Кавказ, оказалась позже в рядах армии горцев.
Вместо Паскевича командиром Отдельного Кавказского корпуса, главноуправляющим гражданской частью и пограничными делами был назначен барон генерал от инфантерии Григорий Розен.
Изучив положение дел на Кавказе, Розен счел идеи Паскевича о введении гражданского управления делом несбыточным и решил вернуться к управлению военному.
Административное деление тоже претерпело изменения: теперь край был разделен на две главные части: западную — под названием Грузино- Имеретинской губернии, и восточную — названную Каспийской областью.
