Вовсе не писать о кавказских событиях было невозможно, а представлять дело так, будто армия осыпает горцев пряниками, тоже не получалось. Репортажи с театра военных действий все же начали появляться в газетах, хотя и были далеки от реального положения дел. Кавказские офицеры представали в газетах все сплошь героями. Пестовалось пренебрежительное отношение к горцам Северного Кавказа как к 'диким народам'. Даже декабристы и члены общества 'Соединенных славян' признавали право на автономию и федерацию лишь за 'культурными народами' и славянами. А драма с кахетинскими пленницами подавалась в печати как абсолютное воплощение зла, 'свойственного варварам-азиатам'.
Возвращавшихся с Кавказа солдат и инвалидов в столицах не видели, с ними имели дело лишь провинциальные помещики. После вольного Кавказа боевые ветераны не хотели возвращаться в крепостное состояние и не признавали уже помещиков за своих хозяев. Неповиновение оборачивалось бунтами, грозившими повторить в России кошмар европейских революций.
Айсберг крепостного права дал смертельную трещину, наткнувшись на горячие горы Кавказа.
Однако Николай не решался осуществить свои первоначальные замыслы насчет освобождения крестьян и отложил их до лучших времен. А пока начал строить железные дороги, которых в Европе было уже много, и по ним легко и быстро перевозились не только идеи, но и войска.
Его прозвали Николаем Палкиным, но давать прозвища было легче, чем управлять великой державой.
Император не любил философов, как завзятых вольнодумцев, зато во множестве плодил военных, инженеров и врачей. А в интересах культуры и просвещения открывал великолепные музеи. Знаменитый Эрмитаж обязан своим рождением именно ему, ценителю изящных искусств.
Николай был обижен на Европу и всячески ограничивал визиты туда своих подданных. Ему хватало и своих либералов, вроде петрашевцев или славянофилов вкупе с модными и слишком смелыми писателями, которых приходилось высылать из столиц.
И почему-то никто не хотел понять его высоких устремлений в духе 'официальной народности', предполагавшей устройство государства как единой дружной семьи, где у старших и младших свои особенные обязанности и царствует всеобщее почитание главы семейства. Православие, самодержавие и народность! Разве это не лучше дьявольского искушения свободой, равенством и братством?
Внутренние проблемы и международная изоляция осложняли и без того трудное положение Николая I, вынужденного воевать на несколько фронтов. Он видел, как отстала Россия в военной области, как неэффективна созданная им система, как разобщены его подданные и как слаба империя, превращенная в гигантскую казарму.
Тяжело переживая военную и политическую катастрофу, император угасал на глазах. Когда предавали вчерашние друзья-монархи, ему уже было не до кахетинских пленниц.
Случайная простуда только приблизила его конец. 18 февраля 1855 года Николай I умер непобежденным и непобедившим.
УЗНИЦЫ ВЕДЕНО
В доме Шамиля княгини смогли наконец отдохнуть и привести себя в порядок. Им вернули служанок и личные веши.
Жены Шамиля пришли навестить их. Любопытство было обоюдным. Княгиням было интересно, каковы жены грозного имама. А жены Шамиля желали поближе узнать знаменитых пленниц, расспросить у них, какие теперь в свете моды и что делается в Тифлисе. И носят ли теперь те шляпы и салопы, о которых рассказывала Шуайнат, вспоминая свою жизнь в Моздоке.
И те и другие узнали очень много нового. А правильная русская речь Шуайнат напомнила княгиням их недавнее существование в кругу добрых друзей. История пленения и замужества Шуайнат особенно занимала княгинь своей романтической красотой. Эта пламенная любовь на фоне грандиозной войны была достойна пера романиста.
Надеясь на лучшее обращение, мадам Дрансе представилась женой французского генерала и дополнила беседу сообщениями насчет великосветского парижского общества, хотя имела о нем весьма приблизительное представление.
Вскоре поговорить с пленницами пришел Шамиль. Для него на веранде, рядом с дверью в комнату пленниц, поставили плетеный стул, похожий на те, что брали с собой в походы царские офицеры. Рядом с Шамилем стоял переводчик Идрис, который до перехода к горцам и принятия ислама звался Андреем. Таким образом, они говорили, не видя друг друга.
Когда переводчик представил всех пленниц, Шамиль выразил соболезнование Варваре Орбелиани, сказал, что весьма уважал ее мужа за храбрость и честность. Затем предупредил, что только правдивость пленниц может принести им его расположение и от этого будет зависеть их дальнейшая судьба.
В подтверждение добрых намерений Шамиль велел передать пленницам несколько писем, но предупредил, что ответы их будут изучаться специальными людьми и только потом отсылаться. Впоследствии пленницы получали от родных не только письма, но и посылки со всем необходимым. И даже могли беседовать с их посланцами, желавшими убедиться, что семьи князей живы и здоровы.
Условия же их освобождения оставались прежними.
Пленницам Шамиль показался человеком гораздо моложе его 57 лет. В своих воспоминаниях мадам Дрансе оставила его портрет: 'Он высокого роста, черты лица его спокойны, не лишены приятности и энергии. Шамиль похож на льва, находящегося в спокойном положении. Русая и длинная борода его много придает величественности его осанке. Глаза его серы и продолговаты, но он держит их полуоткрытыми, на восточный манер. Губы у него алы, зубы очень красивы, руки малы и белы, походка тверда, но не медленна; все в нем обнаруживает человека, облеченного высокой властью'.
Личность Шамиля столь впечатляла пленниц, что даже после тяжких страданий и долгого плена они не сказали о нем дурного слова. Более всех была очарована этим 'просвещенным варваром' мадам Дрансе. 'Одаренный от природы высоким умом, — писала она далее, — Шамиль может быть назван не только великим полководцем, но и великим законодателем. Он проводит большую часть дня в своем кабинете, заваленном книгами и пергаментами. Имам часто разъезжает по аулам, проповедуя своим народам Коран и одушевляя их любовью к независимости'.
В Ведено пленниц окружила совсем иная жизнь, нежели в Тифлисе или Цинандали. Здесь все было скромно и сдержанно. Жены имама выходили из своего сераля очень редко, лишь по особым надобностям и закутавшись в вуали.
В столице Имамата жили русские, поляки, грузины и множество другого разноязычного люду. Жили наравне с горцами и при своей вере. Здесь можно было достать газеты 'Русский инвалид', «Кавказ» и даже журналы, которые Шамиль читал с переводчиком, а после отдавал в библиотеку.
Понемногу пленницы привыкали к обычаям имамского дома. Видели они Шамиля очень редко. Встречаться глазами, кроме как мужу и жене, считалось неприличным, и пленниц заранее предупреждали, если Шамиль должен был пройти мимо их комнаты.
Шуайнат старалась опекать княгинь, сделалась доброй их феей. Сочувствуя княгиням и сетуя на общую для всех судьбу, она горестно вздыхала: 'Не понимаю, чего ищут люди? Зачем они воюют, когда могли бы жить мирно и счастливо со своими семействами'.
Шуайнат вскоре должна была родить, и на некоторое время их отношения прервались. Роды проходили тяжело. Местные женщины использовали всевозможные средства для облегчения страданий Шуайнат Две другие дочери Шамиля от умершей жены Патимат — 12-летняя Написат и 9-летняя Патимат — всю ночь читали молитвы. Но самое неожиданное средство применил их родной брат Магомед-Шапи. Прослышав, что при родах помогают выстрелы, он всю ночь палил из пистолета, прохаживаясь перед комнатой Шуайнат. Наутро родилась девочка, которую назвали Сапият.
По этому поводу зарезали множество баранов и устроили торжество, угощая всех, кто приходил поздравить Шуайнат с дочерью. Несколько дней Шуайнат навещали жены наибов и других важных лиц, дарили подарки и желали доброго здоровья. Девочка была единственным выжившим ребенком Шамиля от Шуайнат, и отец очень о ней заботился. Княгини подарили Шуайнат серьги для дочери, а к вечеру нашли в своей комнате красивый ковер.
Старания же Магомеда-Шапи получили совершенно иное развитие. За ночную пальбу и прочие шалости его отправили учиться в медресе в далекий аул.
Оказалось, что баранов зарезали слишком много, тогда оставшееся мясо пересыпали солью и повесили сушить. Такая солонина считается в горах деликатесом и сохраняется на зиму.
Княжеские дети уже играли с остальными, быстро выучились говорить по-аварски и по-чеченски и дружно повторяли за мюридами их единственную песню «Ла-ильлаха-иль-алла». Младшие дочери имама удивляли своей мальчишеской прытью и вместе с тем образованностью — к семи годам все уже умели писать, считать и знали Коран. Дети Шамиля, наибов и других мусульман учились в медресе при мечети.
Шамиль детей очень любил и не делал различий между своими и чужими, когда одаривал их ласками и сладостями. Если же им случалось заболеть, горские лекари пользовали детей, пока те совершенно не выздоравливали. Особенно заботились они о маленьком Александре Чавчавадзе, который стал олицетворением ожидаемого обмена 'сына на сына'.
ЖЕНЫ ИМАМА
С женами Шамиля у пленниц сложились разные, но довольно близкие отношения. Загидат, дочь шейха Джамалуддина, считалась старшей и заведовала всеми делами дома. Шуайнат была царицей сердца имама и этим довольствовалась. Когда Загидат завидовала княгиням, что у христиан всегда одна жена в доме, а вот у горцев по-другому, Шуайнат горячо защищала мусульманские обычаи. Она доказывала княгиням, что Шамиль справедлив и не делает между женами различий, а не ценить этого — значит не любить своего благородного мужа.
Третья жена Шамиля юная Аминат отличалась красотой и бойкостью и надеялась со временем стать любимой женой имама.
У жен его было только одно преимущество перед другими домочадцами — они могли приходить к Шамилю без разрешения, которое требовалось всем остальным. Однажды, когда Шамиль был в походе, они устроили для пленниц тайное посещение кабинета имама. Скромность его убранства удивила княгинь. Их внимание привлекли лишь ковры, богатая библиотека и красивое оружие на стенах.
Провожая мужа в поход, жены готовили ему припасы, чистили амуницию, вышивали чехлы для пистолетов и чинили одежду. Выезжая, Шамиль трижды припадал к коню, так как ворота не позволяли ехать в полный рост, и каждый такой поклон жены воспринимали на свой счет. Они же и встречали его во внутреннем дворе, когда имам возвращался. Тогда они оживали, прихорашивались и закрывались в своих комнатах, пока не выяснялось, к которой из жен Шамиль постучался на этот раз. Получив условный знак, избранница становилась весела и старалась всех облагодетельствовать. В такие вечера пленницам приносили богатый ужин, а детям доставались разные сладости.
