угрожающие режиму действия оппозиции жестоко подавляются. Как же согласуется это с тем очевидным фактом, что на политической арене этих стран действуют охватывающие большие группы населения и давно оформившиеся идеологические течения? И какими репрессиями против оппозиции пытались защитить себя эти режимы? Очевидцы «бархатной революции» в Праге говорят, что количество ударов дубинками было таково, что на Западе это вообще не считалась бы заслуживающим внимания инцидентом. При демонстрации против нового налога Тэтчер в Лондоне побитых было в сотни раз больше. Но общественное сознание чехов, воспитанное в условиях «репрессивной диктатуры», таково, что бывший министр внутренних дел отдан за эти удары под суд. Получается, что если принять единое определение «репрессивной диктатуры», отталкиваясь от реальности Чехословакии, многие респектабельные государства рыночной экономики предстанут просто как кровавые режимы.
Вообще осмысление событий в Чехословакии дает огромный материал. Вторжение 1968 г. сплотило либеральных интеллигентов (в отношении них, можно сказать, реализовался лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»). Фактически, тогда и началась перестройка в СССР. Но вспомним, против чего возмущались тогда либералы московских кухонь. Против того, что Брежнев раздавил романтическую попытку обновления социализма. Если бы в тот момент кому-то сказали, что конечной целью «пражской весны» является вовсе не социализм с человеческим лицом, а реставрация капитализма и развал социалистического лагеря, многие из тогдашних нонконформистов пошли бы добровольцами в войска Варшавского договора. Но ведь сегодня-то миф о «пражской весне» рухнул. Улыбающийся Дубчек с удовольствием сидел в антикоммунистическом парламенте и штамповал законы о возвращении фабрик бывшим владельцам-эмигрантам. Кто же был прав в оценке сути событий — Брежнев или пылкий «коммунист-демократ»? (Мы не обсуждаем, правильные ли средства выбрал Брежнев, ибо спор был не о средствах, а именно о трактовке всего пражского проекта). Но ни один из этих демократов не сказал сегодня: да, я обманулся относительно «обновителей социализма», и мне сегодня стыдно моей наивности. Или: да, целью пражской весны было вовсе не обновление социализма, но и я только притворялся социалистом, и из КПСС меня вычистили, в общем, правильно. Нет, и «обновители» оказались антисоциалистами, и миф остался незамутненным.
Сегодня, когда и социализм демонтирован, и самой Чехословакии уже не существует, я с интересом смог поговорить с некоторыми чехами, и эти разговоры можно резюмировать в двух моделях, одинаково внеисторических. Старый коммунист, который не изменил своим убеждениям и «вычищен» из Академии наук, излагает героическую формулу коммунистов:
«Не все было плохо в Чехословакии за последние 40 лет».
Но это все равно, что, умирая, сказать: не все было плохо в этой жизни. Это — тривиальная философия (проще глупость). Ведь никто, на деле, и не считает, что «все было плохо» — это просто манихейская метафора и содержит не больше реального смысла, чем матерная ругань, — нельзя же понимать ее буквально.
Можно лишь поразиться тому, что коммунисты, пережив такой катарсис, не пришли к вопросу «а что было плохо в Чехословакии за последние 40 лет?». Другими словами: в какой из критических моментов послевоенной истории был сделан принципиально неправильный выбор в конкретных исторических условиях именно того момента? Ведь если окажется, что в действительности в эти критические моменты был сделан наиболее разумный выбор, то придется признать, что в сущности (а не в мелочах) коммунисты провели государственный корабль Чехословакии наилучшим образом. Теперь руль у их оппонентов-демократов, и подходит время подводить первый баланс (четыре года — немалый срок).
И вот, беседуешь с молодым интеллигентом-антикоммунистом, который утверждает, что «все было плохо». Является ли реальностью, не зависящей от чехов, что американцы поленились (или пожалели свою кровь) и не освободили Чехословакию от немцев сами, а уступили ее Сталину? Да. Мог ли кто-то (например, ты, такой умный), воспрепятствовать приходу советских войск-освободителей? Нет, что за абсурдная идея, их умоляли прийти быстрее. Так, прошли один критический момент, пойдем дальше. Мог ли кто-то в 1948 г. воспрепятствовать резкому повороту к «социализму»? Соглашается, что нет, никто не мог — эта идея «овладела массами», а интеллигенцией почти поголовно. Но ведь весь путь до 1968 г. был предопределен этим выбором всего общества, как бы мы сегодня этот выбор ни проклинали. Тот, кто этому выбору в тот момент сопротивлялся, был отброшен в сторону. Таких было мало, и нынешний умник не был бы в их числе, даже он сам таких иллюзий не строит. Прошли еще один перекресток. Остается 1968 год. Спрашиваю: почему твой отец — это как бы ты в тот момент — не вышел на улицу с автоматом и не стал стрелять в русских солдат, которых считал оккупантами? «Да что ж он, идиот, что ли? Ведь нагнали столько войск, что сопротивляться означало разрушить страну». Так, значит, «коммунисты» (и прежде всего президент Людвик Свобода) поступили разумно, не призвав народ к войне Сопротивления. «Конечно правильно, это было бы самоубийством, тем более что Запад и не собирался нам помочь». И получается, что во все критические моменты находившиеся у власти коммунисты выбирали из очень малого набора реально имевшихся альтернатив именно ту, которая означала меньше всего травм и страданий для народа и страны. Любой другой выбор предполагал необходимость идти против тотальной и огромной геополитической силы — СССР (идти на «самоубийство»), причем идти против настроений подавляющего большинства своего общества и даже против рекомендаций Запада. Да что же это были бы за политики? И каков же уровень мышления нынешнего интеллигента, который, доведись быть у руля власти ему, все бы сделал иначе и гораздо лучше? О мышлении западного интеллигента в связи с Чехословакией и говорить неудобно: он на себя вообще никакой ответственности за действительность не берет.
Другим общим местом стало то, что Куба сейчас — единственная страна в Латинской Америке, где не утвердилась демократия. Но демократия — это сложная система, обеспечивающая выражение мнений и волеизъявление разных групп населения, власть большинства, взаимную терпимость и права меньшинств. Эта система опирается на организационные механизмы и на гораздо менее четко описываемую базу — культурные нормы, традиции, ритуалы. Свободные выборы — важный элемент механизма, но не более чем элемент. И вызывает искреннее изумление тот факт, что западная пресса всерьез сводит понятие демократии исключительно к этому элементу. Мы слышим, что буквально за два дня стала демократической страной Панама — стоило лишь вторгнуться морским пехотинцам США, увезти Норьегу и привести к присяге выбранного президента (неважно, что ему тут же пришлось объявить голодовку на площади, чтобы получить обещанные перед вторжением полмиллиарда долларов). Демократической стала Чили в тот момент, когда Пиночет переехал из дворца Ла Монеда в другое здание, предупредив:
«Если кто-нибудь меня тронет, в тот же день закончится правовое государство!».
Человек с «западным» типом мышления потерял способность оценивать состояние общества даже в короткой исторической перспективе. Ведь взятый в динамике, тот же вопрос о демократии на Кубе встал бы совершенно по-иному и пришлось бы сказать: по ряду параметров режим на Кубе не соответствует «европейским стандартам», но это качественно иное общество, чем была Куба 34 года назад, при Батисте. За тридцать лет трансформировались не только механизмы и нормы власти, но и сама культура общества, так что его уже можно судить по европейским меркам, а не по меркам Гватемалы и Гондураса — той базы, с которой начала свою эволюцию новая Куба. А если так, то западной демократии (будь она искренна) было бы логичнее стремиться не к конфронтации и блокаде Кубы, очевидно затрудняющих ее демократизацию, а к сотрудничеству.
Во время падения коммунистических режимов в странах Восточной Европы много говорилось о том, что народы этих стран возмущены коррупцией высших эшелонов власти, той роскошью, которую позволяли себе члены руководства. Очень скупо, впрочем, давались конкретные данные об этой роскоши (промелькнул лишь факт, что какой-то болгарский министр охотился в Африке). Никому и в голову не пришло сопоставить размер средств, идущих на потребление представителей высших статусов капиталистических стран и «коррумпированных коммунистических режимов». Сказать телезрителям, что речь идет о роскоши, оцениваемой по совершенно иным, чем на Западе, меркам, смехотворным с точки зрения боссов рыночной экономики. Да и боссов западной государственной верхушки.
В Испании в 1993 г. только зарплата директора фирмы (в среднем, включая мелкие фирмы) составляла, не считая других доходов, 140 тыс. долл. в год; зарплата президента весьма небольшого провинциального банка «Иберкаха» 20–30 тыс. долл. в месяц. Вообще же, распространяемый демократической прессой миф о том, что на Западе уже все живут на трудовые доходы, а не на прибыль с капитала, рассчитан на простаков и ленивых людей, не желающих заглянуть в справочник. Испания — одна из наиболее «социал-демократических» стран, изымающих значительную часть дохода с капитала. И все же 1990 г. суммарная зарплата (включая директоров) там составила 23 млрд. песет, а рента с капитала — 4,6 млрд. Ровно одну пятую. Это значит, что если предприниматель имеет пять работников, он уже ничего не делая имеет такой же доход. Разумеется, он может одновременно быть и директором и получать еще зарплату раз в пять больше. А если у него сто работников, то он потребляет в двадцать раз больше среднего — ничего не делая.
Сегодня новая демократическая номенклатура откупает на южном берегу Испании целые отели с комнатами по 400 долларов в сутки. Едят они так, как не позволяли себе никогда отдыхающие там же кувейтские шейхи. На виллу, где, как пишут газеты, проводила каникулы дочка Лужкова и где собирался демократический российский полусвет, приезжал играть в качестве тапера Спиваков с «виртуозами Москвы» (как сообщали те же газеты, русские нувориши, в отличие от арабских нефтяных королей, очень культурные люди). Разве при виде всего этого стало стыдно нашему инженеру или м. н. с. за свои проклятья в адрес советской власти? Ведь еще недавно он был готов всю страну разгромить оттого, что Хрущев охотился в Крыму, а у какого-то босса во время попойки второстепенная артистка танцевала на столе.
Неспособность поместить ситуацию в реальные пространственно-временные координаты иногда бывает просто гротескной. Вот с целью заклеймить очередной раз режим Кубы испанское телевидение организует дебаты, звездой которых выступает попросившая убежища сотрудница кубинского балета, очень миловидная девушка. Сначала поговорила об «ужасных репрессиях» — двух арестованных (и уже выпущенных) правозащитниках. Это энтузиазма не вызвало, факты слишком уж вялые, о репрессиях лучше говорить абстрактно. Тогда «выбравшая свободу» перешла к теме социального неравенства: в центральном госпитале в Гаване члены партийной элиты лежат в отдельном зале, «куда не кладут простых рабочих». На это не нашлись что ответить защитники Кастро — все были потрясены такой социальной несправедливостью (забыв на время свои собственные проклятья в адрес «гнусной уравниловки», свойственной социализму). Хотя все прекрасно знают, в каких условиях лечатся «аналоги» кубинской партийной верхушки западных стран. Здесь никого не удивляет, что один из директоров одного из множества банков на личном самолете летит из Испании на прием к врачу в США (это передало то же телевидение в тот же день). Удивительно, что сторонники социализма на Кубе, занявшие в теледебатах слабую глухую оборону, не заметили очевидного факта: эта девушка-«антикоммунистка» сама есть продукт новой системы (которую она, видимо, искренне хочет уничтожить). Ее действительно возмущает, что номенклатура имеет привилегии по сравнению с обычным гражданином. Ее подсознание уже очаровано идеалом равенства и справедливости. И она, как ребенок, надеется, что стоит свергнуть Кастро и разогнать коммунистов — и рабочие разместятся в палате, где раньше лежали больные номенклатурщики. Иных вариантов ее головка уже не вмещает. Но она — из балета, а в России и доктора наук так же думали.
Как ни парадоксально, но духовные завоевания социализма лучше всего видны, пожалуй, именно в поведении его «врагов» (это слово приходится брать в кавычки, хотя они и были одной из сил, прервавших советский проект в СССР). В 1972 г. я работал на Кубе и пошел как-то с дочкой на пляж в Гаване. Сидит группа подростков, негры и мулаты, из «низов общества», крутят магнитофон и на чем свет стоит ругают правительство Кастро: магнитофон ленточный, а у какого-то приятеля, уехавшего в США, — кассетный. Подсел ко мне старик, убиравший пляж, тоже негр. Расстроен ужасно. «За них ведь боролись, — говорит. — Раньше вообще на пляж не вошли бы. А теперь сыты, учатся, работой будут обеспечены — так магнитофон плохой. Вот свиньи». А я ему и говорю:
«Наоборот, по этим-то ребятам и видно, что вы не зря старались. Раньше им и в голову бы не пришло, что общество и правительство им обязаны дать хороший магнитофон. Общество было для них врагом, и они не ждали от него ничего хорошего. Думали, как бы что у него урвать или ему отомстить. А теперь это люди, которые не воруют и не просят, а требуют. Запросы их искривлены, но это дело времени».
К сожалению, времени, видимо, не хватит, ибо головы были искривлены не только у подростков и не только в Гаване.
Как объяснить, что нормальный интеллигент, часто научный работник, избегает делать структурный анализ ситуации, а сначала воспринимает ее идеологическую трактовку? Ведь совершенно очевидно, что любое общество обязательно вынуждено создавать людям, занимающим высшие статусы в социальной иерархии, те или иные привилегии. И механизм, через который они предоставляются, принципиальной роли не играет — он определяется всем социокультурным контекстом. Были ли привилегии, предоставляемые верхушке режима, скажем, на Кубе, вопиюще большими, выходящими за всякие разумные рамки? Нет, никто этого не утверждает. Может быть, это верхушка паразитическая, не выполняющая своей роли в социальной структуре? Этот вопрос в дебатах и не возникает, следовательно, существенной роли не играет. Значит, культурный телезритель (а некультурный такие сюжеты и не смотрит) просто дергается на идеологической веревочке.
Стирание из исторической памяти пути, пройденного самим Западом, выполняет, конечно, важную политическую функцию. Так, попытки других стран воспроизвести уроки Запада
