«мы теперь заканчиваем оппозиционную кампанию, так как национальное правительство показало, что оно предпринимает энергичные шаги, чтобы овладеть ситуацией. Надо дисциплинированно ждать приказов Б. Муссолини». Но потом он согласился зачитать резолюцию, выражающую волю собрания: «Фашисты Флоренции, которые собрались, чтобы подтвердить точные намерения партии, заявляют перед лицом враждебных нападок на Дуче о своей лояльности, но ставят свое повиновение и свою дисциплину в зависимость от решительных действий правительства, которое, если понадобится, должно пойти на диктаторские меры»60.
Официальный фашистский отчет об этих событиях подчеркивал, что инициативу проведения этого собрания взял на себя провинциальный союз. Фариначчи писал об этом: «Если оценивать это важное событие с точки зрения члена Директории партии, мы должны выразить сожаление и неодобрение. Но мы не можем этого сделать: это было бы против нашего разума и нашей совести. Если наши сторонники взбунтовались против Директории партии и правительства, чтобы остаться верными фашизму… это не наша вина»61.
Но столь простая версия этих событий неправдоподобна. Либеральный министр Казати говорил Саландре, что он «определенно знал, что события во Флоренции были организованы Суккертом, уполномоченным Палаццо Киджи или Директории партии – что одно и то же – с одобрения Муссолини»62. Источник убежденности Казати неизвестен, но его мнение, тем не менее, надо учитывать, хотя оно лишь частично подтверждается другими доказательствами. Зато официальная версия не выдерживает критики. Сам Суккерт писал: «Ни для кого больше не секрет, что зачитанная Риччи перед собравшимися во Флоренции резолюция, с энтузиазмом встреченная огромной толпой на Пьяцца делла Синьориа, была составлена не во Флоренции, провинциальным союзом, а в Риме, Директорией партии. Это означает, что Национальная директория сама вместе с революционными провинциями выступала против правительства, стремившегося к нормализации»63. Значит, Казати был прав в своем предположении, что Директория действовала с предварительного одобрения Муссолини?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно еще раз вернуться к «движению консулов». В отчете говорится, что Муссолини спросил, почему не прибыл Тамбурини, в ответ на что Тарабелла передал ему письмо Тамбурини, в котором говорилось, что он, Тамбурини, сам уже дал сигнал для начала реакции64. Письмо Тамбурини сохранилось до сих пор:
«Дуче! Я нахожусь во Флоренции, чтобы подготовить и провести собрание, которого требовала Директория, иначе я был бы в Риме, чтобы поздравить Вас с Новым годом, но также чтобы сказать Вам, что теперь настал час для человека, достойного сравнения с Наполеоном, чтобы он послал всех людей доброй воли изгнать и уничтожить тех, кто хотел разрушить Италию за деньги зарубежных наций.
Я и вместе со мной все фашисты провинции Флоренция готовы вынести любые оскорбления, направления против нас и других вождей, но мы не потерпим те, которые направлены против Вас, так что есть две возможности: либо Вы, с Божьей помощью, осуществите грандиозную программу, на что мы надеемся, либо мы, прежде чем стать посмешищем, начнем борьбу, потому что прекрасно победить или умереть солдатом… С неизменной преданностью – Туллио Тамбурини»65.
Это письмо было частным и осталось неопубликованным, поэтому вряд ли оно было написано, чтобы дать Муссолини повод для действий. Доказательства искренности позиции Тамбурини мы находим в письме, которое он за несколько месяцев до этого послал Микеле Бьянки: «Если Дуче хочет снова стать тем, чем он был до убийства Маттеотти, он должен непременно послать к черту нескольких сотрудников и вернуть старых фашистов. Мы хотим, чтобы Министерство внутренних дел любой ценой попало в руки фашиста, а не человека, который подрывает почву под ногами Дуче»66.
Это письмо указывает на то, что начавшаяся 30 января и доверенная Федерцони в качестве министра внутренних дел была в глазах Тамбурини недостаточной, даже если он, что сомнительно, знал о решениях кабинета, когда писал свое письмо.
Остается прояснить вопрос о позиции Директории. Возможно, что Директория, как указывал Казати, с одобрения Муссолини устроила массовое собрание, но не информировала об этом Тамбурини. Возможно также, что Директория одобрила тактику независимых партийных действий. Начало реакции 30 декабря должно было выглядеть так, как если бы инициатива была одобрена хотя бы задним числом67.
Точную позицию Фариначчи трудно определить. После периода сомнений он, вероятно, решил снова обеспечить правительству поддержку экстремистской группы. Но его призывы к дисциплине содержали в себе плохо скрытую угрозу: «Только если Муссолини уступит, мы взбунтуемся и свергнем верхи иерархии»68. Но на следующий день он утверждал, что оппозиция обязана своей уверенностью только Муссолини, так как, «если он откажется от власти, ничто больше не сможет сдержать фашистов, и нация будет низвергнута в ужасы борьбы, последствия которой можно предвидеть»69. Можно, конечно, сомневаться, служила ли угроза мятежом в данном случае просто средством произвести впечатление на маргиналов уверенностью в сдерживающей роли правительства.
Нет доказательств того, что Фариначчи действовал согласованно с консулами и нет оснований для предположения, что их послание было одобрено Директорией. Наоборот, есть доказательства того, что раскольническая группа внутри партии была в курсе дела, и попыталась воспользоваться этим шагом. На первый взгляд, невероятный аспект этой истории состоит в том, что некоторые консулы после беседы с Муссолини и по приглашению депутата Эдоардо Toppe направились в дом известного члена масонской ложи Пьяцца дель Джезу Виццони, который предложил им заменить Дуче другим вождем, принадлежащим к его организации70. В результате этого Тарабелла и Гальбиати организовали «антимасонский союз»71. Но с учетом указания Муссолини на «сделанную ими (Toppe и раскольниками из Александрии) попытку развалить партию во всей Италии», этот эпизод представляется не столь уж неправдоподобным72.
Решения кабинета от 30 декабря явно были началом развития в направлении диктатуры. Члены кабинета, которые отвергали требование неограниченной власти для Муссолини, возможно, не были внутренне убеждены в том, что поступают правильно; может быть, они против своей воли проявляли готовность одобрить временные меры, чтобы уменьшить напряжение. Казати и Сарроки могли верить, что в благодарность за отсрочку их отставки Муссолини пообещает пользоваться лишь легальными средствами73. Фашистские министры Овильо и де Стефани, которые не одобряли речь 2 января, были, предположительно, того же мнения. Наступление экстремистов, которое началось 31 декабря во Флоренции и продолжилось в Пизе, Болонье и других городах, действительно изменили ситуацию и подготовили путь более широкомасштабным репрессиям, которые начались 3 января и были одобрены преобразованным, чисто фашистским кабинетом 7 января.
Нелегальная реакция сквадристов не только по времени, но и по значению началась только после полулегальных репрессий государственных органов. Суккерт протестовал: «Фашизм должен напомнить своим вождям, что министерство внутренних дел самый неподходящий орган для проведения революции» и призывал своих друзей из Национальной директории показать, что «Директория партии это не придаток к Виминалу, а воистину революционный орган, который намеревается воплотить в жизнь волю фашизма окончательно, несмотря на все сопротивление»74. Но фашистские массы уже выполнили свою задачу – запугать короля и общественное мнение и их можно было загнать обратно в угол: «Имперо» от 8 января 1925 г. справедливо обвинила Суккерта в нелогичной «демагогии».
Экстремисты добились очень многого: восстановления групп действия, даже если они были неофициальными, освобождены от любых преследований, сотрудничества прочих государственных органов с милицией, не говоря о таких второстепенных достижениях, как назначение Фариначчи секретарем партии и введение давно обещанного фашистского законодательства. Несмотря на это, январские события уже указывали на то, что государство подчиняет себе партию, но не так, как хотели Фариначчи и интегралисты. Внешне казалось, что законодательные меры интегралистов выполняются, но на практике создавались дополнительные бюрократические механизмы, которые подавляли самостоятельную жизнь партии и других ценных течений национальной жизни. Программа экстремистов оказалась непригодной для подлинного обновления государства даже в том смысле, какой ему придавали фашисты. «Динамика» движения могла в действительности сохраняться только путем продолжения террора; таков был истинный характер экстремизма. Но после 3 января он утратил вместе со своими последними претензиями на «героизм» свое
