существовать и развиваться. А демократически организованная партия, потерявшая связь с классом – нет. Политической идеей Сталина и его союзников становится просвещенный авторитаризм партийной олигархии. Альтернатива Троцкого – просвещающийся в демократической полемике широкий партийный авангард общества. Но и этот авангард претендует на авторитарное господство. Суть разногласий, таким образом, не в отношениях власти и общества, а в отношениях внутри правящего слоя. Никакого гражданского общества, поглощения обществом власти (как можно трактовать некоторые высказывания Маркса) не предусматривается. Власть, выработав так или иначе свою стратегию, преобразует общество, а не наоборот. Власть в большевистской доктрине 20-х гг. является субъектом, а общество – объектом. В реальности же социум продолжал воздействовать на систему власти в разных направлениях, способствуя росту разногласий среди большевиков.
14 декабря 1923 г. была официально объявлена дискуссия, с разгромными статьями против Троцкого и его союзников выступили Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев и Другие авторы. Против Троцкого сплотились разнородные социально-политические силы. Во-первых, это были и последовательные сторонники расширения рыночных отношений на основе НЭПа, впоследствии известные как «правые». Через правых свои интересы отстаивали и рабочие, выступавшие в защиту своих интересов против технократической интенсификации труда, и технократы-«спецы», отстаивающие рациональные методы выработки планов модернизации, надеявшиеся на постепенное, возвращение большевизма к эволюционному пути через капитализм в сторону социализма (их влиянию были подвержены такие руководители, как Рыков и Дзержинский), и крестьяне, апеллировавшие к «всесоюзному старосте» Калинину и в прессу, и часть армии, связанная с крестьянскими массами. Неорганизованный и противоречивый характер этого воздействия способствовал размытости установок «правых». Для небольшевистских масс революционные идеи Троцкого грозили новыми потрясениями, от которых страна устала. Бухарин был настроен против Троцкого как идеолог против идеолога – их стратегия развития НЭПа была действительно различной, что станет очевидно позднее. Во-вторых, члены «триумвирата» (Зиновьев, Каменев и Сталин) не любили Троцкого лично, как выскочку, пришедшего в партию «на готовенькое», а теперь претендующего на роль ее стратега и лидера, на развитие идей их учителя Ленина. Руководителей партии раздражало стремление оппозиционеров рассуждать о стратегии, критиковать курс, вместо того, чтобы выполнить порученное дело. Они были хранителями традиций старого большевизма.
Против Троцкого было настроено большинство большевистской бюрократии, опасавшейся его стремления «обновить» кадры и ограничить власть «назначенцев» с помощью выборов руководителей «некомпетентной массой». Зато лозунги Троцкого пользовались популярностью среди коммунистической интеллигенции, студентов, военных, некоторой части беднейших слоев населения, которая успела вникнуть в ход дискуссии. Конечно, это социальное разделение не было жестким. Троцкого поддерживала часть спецов, увлеченная его демократической риторикой и защитой эффективного планирования хозяйства. Против Троцкого выступали и молодые коммунистические кадры, и военные. Многое определялось и личными взглядами человека, его склонностью к спорам (у многих сам факт дискуссии вызывал раздражение), лояльностью к власти, карьеризмом, прошлым: с кем вместе служили во время гражданской войны, кто кого обидел, а кого продвинул на высокий пост.
Итоги дискуссии с Троцким были подведены на XIII партконференции 16-18 января 1924 г. С докладом выступил Сталин. «Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату»151, – воздвигает Сталин пограничный столб, отделяющий сталинизм от троцкизма. Аппарат – это не бюрократия, а лучшие люди партии, ее выборные органы. Чиновничество теперь будет прятаться за выборными органами, подбирая их состав. А воля выборных органов будет определяться большинством Политбюро. Оно выпускает документы от имени ЦК партии. И если Троцкий не согласен с большинством партийной олигархии, он действует против ЦК, против партии. Иная точка зрения, по мнению Сталина – это «бесшабашный анархо-меныпевистский взгляд». Нет, Троцкого еще нельзя «ставить на одну доску с меньшевиками». Пока. Но Сталин напоминает, что Троцкий вчера еще боролся «с большевизмом рука об руку с оппортунистами и меньшевиками»152. Так что не ему учить большевистскую гвардию. Сталин вопрошал зал: «существует ли ЦК, единогласные решения которого уважаются членами этого ЦК, или существует лишь сверхчеловек, стоящий над ЦК, сверхчеловек, которому законы не писаны… Нельзя проводить две дисциплины: одну для рабочих, а другую – для вельмож»153. По Сталину Троцкий – не борец за демократию, а кандидат в сверхчеловеки, раскольник и нарушитель партийной дисциплины.
Не бюрократизация, а фракционность, раскольничество – главная опасность. Троцкий выводит фракционные споры из произвола партийного аппарата, который не позволяет разногласиям свободно разрешаться. Сталин возражает: «Это немарксистский подход, товарищи. Группировки у нас возникают и будут возникать потому, что мы имеем в стране наличие самых разнообразных форм хозяйства…» В стране есть и капитализм, и государственное хозяйство, в партии состоят представители разных социальных слоев. «Вот причины, если подойти к вопросу марксистски, причины, вытягивающие из партии известные элементы для создания группировок, которые мы должны иногда хирургическим путем обрезать, а иногда в порядке дискуссии рассасывать идейным путем»154. Сталинский взгляд на эту проблему был глубже и страшнее троцкистского. Партия, обладающая монополией на власть, подвергается давлению со стороны разных социальных групп. И она не должна поддаваться этому давлению. Она должна быть «монолитной организацией, высеченной из единого куска»155, чтобы ликвидировать противоречия, существующие в обществе, и само общество превратить в коммунистический монолит. Проводниками чуждых влияний являются группировки. Разногласия, возникающие на почве любых идейных споров – это основа для растаскивания партии в разные стороны. Конечно, лучше товарищей убедить. Но если они упорствуют – хирургический путь, отсечение сначала от руководства, а потом и от партии.
Для большевиков этот сталинский подход был в диковинку. При Ленине они привыкли спорить. Ленин, который был остроумным полемистом и теоретически возвышался над своей «старой гвардией», создал в партии традицию споров, которые заканчивались его, Ленина, решением. Это позволяло ему лучше контролировать ситуацию, выяснять мотивы недовольства, давало возможность соратникам генерировать идеи. То, что не принимал Ленин, не принимали и партийные съезды. Партийное единство сохранялось. Но инакомыслящих не наказывали, они не боялись споров. Ленин был готов «топнуть ногой», в решающие моменты запретить группировки, но при дефиците преданных большевизму кадров он не разбрасывался ими.
Теперь, без Ленина, такого «верховного судьи» у партии не было. Зато в партию начался приток карьеристов, которые могли выполнять бюрократические функции и заменять идейных большевиков. Подчинение становилось большей добродетелью, чем генерирование идей. Новые идеи могли стать источником долгосрочных разногласий – вожди не могли убедить друг друга и не считали, что кто-то имеет право на последнее слово. «Воля партии», выраженная съездами и конференциями, была фальсифицирована аппаратом, и поэтому заставляла оппозиционеров подчиняться только формально, не убеждая их. В этих условиях требовался иной партийный режим. Вместо многообразия мнений в рамках большевистской доктрины – монолит.
Для руководящей работы не годятся творческие люди, которые привыкли спорить, для кого обновление идей – стиль жизни. Победа Троцкого в 1923 г. означала бы сохранение ленинского режима в партии хотя бы потому, что он был склонен к обновлению идей и любил полемику. Но эти порядки в партии не соответствовали характеру бюрократического режима, который создали большевики в стране. Ленинский режим был неустойчив из-за противоречия между режимом в партии и в стране. Сталин с его стремлением к организованности и монолитности придавал системе должную органичность. Но привыкшие к дискуссиям с Лениным большевики не признавали право Сталина менять режим, они понимали полезность дискуссий, в то время как генсек понимал их опасность для диктатуры в новых условиях. Понимал он и опасность лично для себя, потому что его сила (как и сила компартии, как и предполагавшаяся сила коммунизма) была в централизованной организации, а не в полемических упражнениях.
При этом сила Сталина была в монолитности его мировоззрения. «Гениальность» Ленина предполагала однозначность его догматов. Будучи большевиками, оппозиционеры тоже признавали эту гениальность. И Сталин задавал вечным спорщикам убийственный вопрос: «почему Преображенский не только в период Брестского мира, но и впоследствии, в период профдискуссии, оказался в лагере противников гениальнейшего Ленина? Случайно ли все это? Нет ли тут некоторой закономерности?»
