Кризисное обществоведение. Часть I

власти и в чьих интересах ее использовали?

Сторонники революционной концепции утверждают, что в начале 1990-х годов в России произошла буржуазная либерально-демократическая революция, направленная против авторитарно-бюрократического режима, тормозившего модернизацию общества. Лидеры демократов во главе с Ельциным и Гайдаром отстранили от власти КПСС, демократизировали политическую систему, ликвидировали многие направления деятельности КГБ, осуществили приватизацию государственной собственности и постарались создать условия для развития конкурентного рынка.

По мнению В.А. May — наиболее яркого представителя этой группы ученых, — рассматриваемые нами события в России обладали рядом характерных для революций особенностей. К ним относятся:

1) системный характер, глубина и радикальность изменения институтов собственности и власти;

2) обусловленность преобразований преимущественно внутренними противоречиями данного общества, в силу чего вместе с разрушением государства обрушились и казавшиеся незыблемыми ценности;

3) слабость политической власти и отсутствие общественного согласия по базовым проблемам, целям и ценностям;

4) неспособность власти консолидировать общество для «мирного» осуществления системных преобразований, резкое усиление стихийности социальных процессов.

Цитируя высказывание Робеспьера «конституцией революции является соотношение социальных сил», В.А. May подчеркивает, что перераспределение собственности, составлявшее фокус российских преобразований, также носило силовой характер. По мнению Е.Г. Ясина, 'по своему значению, по глубине ломки социальных отношений, пронизавших все слои общества, [новая — Г.З.] революция была для России более существенна и несравненно более плодотворна, чем Октябрьская 1917 года'. Е.Т. Гайдар и В.А. May называют эту революцию Великой, потому что она, во-первых, реализовалась в условиях резкого ослабления государства, утраты им власти над экономикой и, во-вторых, прошла 'весь цикл, все фазы'. Современный процесс преимущественно стихийных социально-экономических преобразований в рамках этой концепции трактуется как естественное последействие революции».

Т.И. Заславская. О социальном механизме посткоммунистических преобразований в России // СОЦИС, 2002, № 8.

В.В. Путин в «телефонном разговоре с народом» 18 декабря 2003 года сказал: «Когда страна начинала приватизацию, когда страна перешла к рынку, мы исходили из того, что новый собственник будет гораздо более эффективным. На самом деле — так оно и есть: везде в мире частный собственник всегда более эффективный, чем государство».

Это придание частной собственности статуса магической сущности не отвечает реальности. Профессор экономического факультета МГУ B.M. Кульков писал в 1997 году: «В ходе приватизации упорно внушалась мысль о заведомой неэффективности государственной собственности. Между тем, анализ функционирования предприятий по четырем крупнейшим странам Западной Европы (в середине 80-х годов) показывает, что соотношение показателей производительности труда в государственном и частном секторах было в пользу первого: в ФРГ оно составило 1,34, во Франции — 1,30, в Италии — 1,21, в Великобритании — 1,91, в среднем по четырем странам — 1,44».

В.М. Кульков. Формирование смешанной экономики в России: есть ли шансы? — Шансы российской экономики. 1997. Вып. 2.

В ходе приватизации промышленных предприятий в Польше западные экономисты вели сравнительный анализ в «переходной» экономике. Российский экономист Р.Т. Зяблюк пишет о его результатах: «Проекты по сравнению эффективности государственных и частных предприятий были проведены после и в ходе приватизации промышленности в Польше. В исследовании Лондонской экономической школы не удалось прийти ни к какому выводу. В исследовании МВФ был сделан вывод о более высокой эффективности государственных предприятий».

Р.Т. Зяблюк. Потенциал развития экономики России. — Шансы российской экономики. 1997. Вып. 2.

Вера в магические сущности была особенно сильна в годы перестройки и в начале 1990-х годов. Вот выдержка из статьи социолога:

«Как известно, в сознании широких слоев общества первые перестроечные годы рисовались как нечто такое, что должно дать быстрый и ощутимый позитивный результат во многих областях жизни и прежде всего самых насущных. На формирование именно такого образа реформ была направлена деятельность мощного тогда аппарата и средств массовой информации. Естественно, что это нашло отклик и породило достаточно высокий уровень ожиданий.

По мере перестройки, наряду с ростом экспектаций, происходит политизация массового сознания, все большее число людей оказывается включенным в сферу политики (по крайней мере, на уровне обсуждения политических вопросов). В 1988 году начинается политическая реформа, открывающая в принципе путь альтернативным выборам. Параллельно с этим нарастает разрыв между первоначальными ожиданиями и ухудшением положения дел в реальности (прежде всего в сфере материального благосостояния). Это в свою очередь приводит к явлениям фрустрационного порядка, с одной стороны, и к радикализации массовых настроений — с другой. Так, например, по данным ВЦИОМ, в январе 1990 года в РФ 53% опрошенных выступали за радикальные реформы, в то время как 30% респондентов предпочли постепенные реформы…

На уровне массового сознания необходимую рациональную нишу заняли всякого рода трансформации 'каргоистского культа', т. е. мифа, который сопутствует в традиционном обществе ожиданиям экономического роста. Подобный феномен достаточно подробно описан исследователями процессов модернизации в странах 'третьего мира'. Ими, в частности, отмечается, что 'развитие представляет собой не только цель рациональных действий в экономике, политике, социальной сфере. Оно еще и, весьма глубоко, сфокусировано на надеждах и ожиданиях избавления (освобождения, спасения). В известном смысле развитие является религиозной категорией. Даже для живущих в наиболее ненадежных, маргинальных условиях феномен развития является не только средством улучшения материального благосостояния. По крайней мере, это видение (мечты, грезы) освобождающей трансформации'.

Таким образом, политическая апатия населения в постперестроечный период (к середине 1992 года) определяется, среди прочего, рассогласованием надежд на быстрые результаты развития, с одной стороны, и ощущением резкого углубления кризиса, а во многих случаях очевидного регресса, в том числе в самых насущных областях социального бытия — с другой».

М.М. Назаров. Об особенностях политического сознания в постперестроечный период // СОЦИС, 1993, № 8.

Приложение 2

Разберем подробнее важный случай соединения аутистического мышления со склонностью к гипостазированию. Он стал причиной сбоя в рациональности, который перерастает в угрозу для государственности России. Это явление возникло в ходе большой кампании перестройки, ставящей целью представить Советское государство как преступное. Эта кампания опиралась на опасение, что монополия государства на легитимное насилие может быть использована какой-то частью «силовых структур» или их отдельных представителей в преступных целях — с нанесением вреда обществу, населению и государству в целом. Такое опасение всегда присутствует в общественном сознании.

Этот риск существует, и в норме государство всегда принимает меры, чтобы свести его к минимуму, и меры эти всегда кажутся недостаточными. Преувеличение этого риска и нагнетание страха перед «преступным насилием власти» — одно из важнейших средств подрыва легитимности государства. Но эта кампания велась во время перестройки с такой интенсивностью, что повредила важные структуры рационального мышления и государственных служащих, и высшего эшелона управления, и значительной